23 января (5 февраля) 1911 г.
Утром - Лувр. Один шатался по Риволи. Встретил товарища С. Д. Он показал мне еврейскую часть города. Дома. Улицы. Дворы. Грязно. Пусто. Бедно. Русские вывески.
24 января (6 февраля) 1911 г.
Утром - Père Lachaise. (Красота, богатство. Стена коммунаров.) Ее памятник - работа бельгийского скульптора. Часовня со славянскими надписями. Крематорий. (Похороны. Прах.) Вечером на репетиции.
25 января (7 февраля) 1911 г.
Утром Нотр-Дам и музей Клюни. Очень интересно. Внешняя история Франции, костюмы, монеты, игрушки, обувь, экипажи, etc. Вечером один. Прочел "Редактора Люпге" Гамсупа. Денег не шлют. Завтра надо дать телеграмму.
26 января (8 февраля) 1911 г.
День малость нелепый. Нигде не был. Денег нет. Не обедал. С утра до 12 час ночи выпил только 4 стакана чаю и ел хлеб. Послал Ваньке телеграмму, чтоб перевел на Лионский кредит. Митька получил деньги. Решил ехать послезавтра. Отправил в "Терек" корреспонденцию о "Синей птице" {Корреспонденция о "Синей птице" в газете "Терек" напечатана не была. Текст ее не сохранился.}. Завтра собираемся в Версаль.
27 января (9 февраля) 1911 г.
Весь день до 9-ти вечера провели в Версале. Осматривали дворец Людовиков XIV, XV, XVI, апартаменты, зеркальную галерею. Парк. Катались на коньках. Видели аэроплан над собой. Собрались уходить - заперто. Бродили. Перелезли через высокую каменную стенку. Поужинали там же, где обедали. Дома застал телеграмму Ваньки с сообщением, что 100 руб. высланы 25-го.
28 января (10 февраля) 1911 г.
Утром получил деньги из дому, 265 фр. Дал Митьке 44 фр. К вечеру у меня осталось 175: делал покупки. Кое-что купил товарищам по школе. Вечером пошли к Сулеру. Не было дома. Ждал. Пришла жена Горького. Узнал, что Леопольд Антонович в театре. Здесь монтировка I акта. Расцеловались. Тепло простились. Завтра ехать.
29 января (11 февраля) 1911 г.
Утром был на вокзале Gare de l'Est. Справлялись, высчитывали. Решили ехать через Вену на Лозанну, Женеву, Цюрих, Мюнхен.
31 января (13 февраля) 1911 г.
Утром в 8 час в Лозанне. Походили по городу. Были около университета. Весной здесь, наверное, хорошо. Обедали на вокзале. Фуникулером до Уши. До Шильона. В Шильоне осмотрели замок. Здесь на фуникулере поднялись на Глион. Выше - пешком. Вернулись в Лозанну железной дорогой.
Утром вскочил в 8 час. Железной дорогой до Ниона. Успели в кафе выпить кофе и сейчас же на пароходе до Женевы. Посмотрели новую часть. Через старую по электрической до Ферней. Дом Вольтера был заперт. Вернулись в Женеву по электрической железной дороге.
Выпили гренадину через соломинку и катим до Берна. В Берне до 5 час. Поехали на Люцерн.
Встали в 8 час. В 9 час 15 мин отходит поезд на Цюрих. В Цюрихе пошатались часа два. Были у Политехникума. Сели на поезд на Шафгаузен. Отсюда сейчас же на траме в Нейхаузен. Здесь пошли к Рейнскому водопаду. Перешли мост. Спустились около кладбища к самому водопаду вплотную. Видели его со всех четырех сторон. Возвратились в Шафгаузен. Взяли билеты до Мюнхена.
В 7 час утра в Мюнхене. До 10 час провозились на вокзале. В городе бродили пешком. Осматривали: 1) картинную галерею нового искусства, 2) Глиптотеку, 3) ратушу, 4) дворцовый сад, Национальный музей 5) и 6) Пинакотеку новую и старую и несколько памятников. Город прекрасный, магазины роскошные. Говорят по-немецки отвратно. Форшу знанием французского языка. В 6 час сели на Вену.
В Вену приехали в 6 час утра. До 8-ми возились на вокзале. До 4-х осматривали. Были в музеях (истории и искусства). Памятники. Улицы. Собор Стефана. Ветер. Насморк. Нервозность.
Приехали в Москву.
Репетиция в школе.
1 Вахтангов Евг. Материалы и статьи, с. 352-359.
Когда я проезжаю по Арбату мимо Театра имени Вахтангова, то всякий раз невольно возникают воспоминания далекого прошлого - воспоминания, связанные с молодостью, с первыми театральными мечтами, с первыми творческими шагами, с дружной компанией молодежи, обучавшейся в Школе драмы А. И. Адашева.
Жили мы действительно дружной компанией... И вот среди нас появился новый товарищ Евгений Вахтангов.
Пришел он в школу, когда мы уже были на втором курсе. Но за успеваемость и одаренность на полугодовом экзамене его сразу же перевели с первого курса к нам, на второй.
В это время мы готовили программу типа "Летучей мыши", организуя в школе вечер под названием "Чтобы смеяться", и новый ученик Вахтангов был привлечен как исполнитель. К режиссуре в этом вечере мы его не подпускали, и всю программу ставили вместе с Сергеем Вороновым. Да и сам Вахтангов не претендовал на режиссуру, будучи вполне удовлетворен теми ролями, которые мы ему предложили.
А предложено ему было исполнить роль "экзекутора" в моей постановке "Сон советника Попова" Алексея Толстого и закулисный голос экзаменатора в номере "Экзамены в театральную школу".
Конечно, наш вечер "Чтобы смеяться" не имел значения для истории русского театра и для истории режиссерского искусства, но были в нем два момента, связанные с первыми актерскими шагами в Москве Евгения Вахтангова. Вот почему я позволю себе подробнее остановиться на них.
"Сон советника Попова", сатирическая поэма Алексея Толстого, ставилась мною как инсценировка с участием чтеца, который читал все описательные места. А диалогические куски поэмы разыгрывались артистами-учениками. Так что представление шло как бы в двух планах. Чтец (это был я) читал от автора, а на сцене одновременно происходила пантомима. Затем вступал текст диалогов и начиналось основное действие, которое по мере надобности прерывалось словами чтеца.
Такой сценический прием был нов, и участники хвалили меня за изобретательность. Хвалил и Женя Вахтангов, крайне сочувственно относившийся к нашей затее.
Приснился раз, бог весть с какой причины,
Советнику Попову странный сон:
Поздравить он министра в именины
В приемный зал вошел без панталон...
Само это четверостишие, которым начинается поэма, таило в себе бесконечное количество комедийных и сатирических положений и возможностей сценической интерпретации.
Вахтангову очень хотелось играть этого самого советника Попова, но роль была уже отдана Сергею Баженову, и мы все уверяли Женю, что из безмолвной роли "экзекутора" можно создать яркий театральный образ.
Зрителями на нашем вечере были не только ученики школы, но и старшие товарищи из Художественного театра - Вл. И. Немирович-Данченко, В. И. Качалов, И. М. Москвин, В. В. Лужский, Н. О. Массалитинов, Н. Г. Александров, Н. Ф. Балиев. Благодаря такой ответственной аудитории вечер проходил как-то особенно торжественно, что не мешало публике дружно и весело принимать все смешные моменты программы.
Меж тем тесней все становился круг
Особ чиновных, чающих карьеры;
Невнятный в зале раздавался звук,
И все принять свои старались меры,
Чтоб сразу быть замеченными...-
громко и выразительно читал чтец, и эти слова оживали в пантомимных действиях, которые совершались на сцене. Чтец продолжал:
...Вдруг
В себя втянули животы курьеры,
И экзекутор рысью через зал,
Придерживая шпагу, пробежал.
В зале раздался дружный смех, мгновенно перешедший в шумные аплодисменты.
Что же произошло?
А произошло то, что в этом молчаливом пробеге "рысью" через зал, пробеге "экзекутора", который "придерживал шпагу", для всего зрительного зала вдруг раскрылся необыкновенно одаренный молодой человек, которому впоследствии было суждено сыграть немаловажную роль в истории русского театра.
"Кто? Кто это такой?"
"Как фамилия этого молодого человека?" - мгновенно пронеслось по рядам зрителей, как только смолкли аплодисменты.
"Вахтангов",- сообщили дежурные тихо, чтобы не мешать исполнителям.
Читая свой дальнейший текст, я ясно слышал, как в зале шепотом передавалось:
- Вахтангов,
- Вахтангов,
- Вахтангов.
Так впервые среди московской творческой интеллигенции прозвучало это имя на вечере "Чтобы смеяться" в школе Адашева осенью 1909 года.
Центральным номером второго отделения были "Экзамены в театральную школу". Этот номер ставил Сергей Воронов, и он бесконечно нервничал перед своим режиссерским дебютом.
Согласно режиссерской "экспликации", педагогический совет, принимавший экзамены, находился за кулисами и были слышны только голоса экзаменаторов. А на сцене выступали "экспонаты", стремящиеся доказать свою театральную пригодность и артистическую гениальность. Каждый "экзаменующийся" придумал для себя интересный характерный образ, и на репетициях мы все много смеялись. Весь упор был сделан на тех, кто выходил на сцену, а голоса экзаменаторов играли лишь служебную роль. Но во время показа этого номера произошло некоторое смещение, и опять здесь была творческая "вина" Жени Вахтангова.
Поскольку Вахтангов был у нас еще новичком, текст ведущих экзаменаторов был дан С. Баженову и Н. Потемкину, а на долю Вахтангова приходилось лишь несколько незначительных реплик в середине экзамена.
Все шло благополучно, так, как было задумано и поставлено Вороновым. Называли очередную фамилию, выходили девушка или юноша и читали свой репертуар. Юмор заключался в фамилиях, во внешнем облике экзаменующегося, в репертуаре, в большинстве случаев противоречившем внешности выступающего, и, наконец, в самом исполнении стихов, прозы, басен.
Номер имел безусловный успех, зрители весело смеялись и над фамилиями, и над тем, "кто" и "как" читал.
Дело приближалось к первой реплике Вахтангова. Сейчас очередной экзаменующийся кончит читать, вызовут следующего и Вахтангов должен будет задать ему вопрос: "А что вы будете читать?"
Вот вышел очередной "гений", и вдруг из-за кулис раздался голос Василия Ивановича Качалова. Вахтангов великолепно умел имитировать его голос и неожиданно решил произносить свой текст "под Качалова". Как только он произнес первую реплику: "А что вы будете читать?" - в зале раздался смех и сейчас же вспыхнули аплодисменты. Больше всех смеялся сам Василий Иванович, которому зрители устроили бурную овацию.
Режиссер Воронов был потрясен неожиданностью и сначала даже не знал, как ему отнестись к такому творческому самоуправству Вахтангова. Но оглушительный, возраставший с каждой репликой успех примирил режиссера с инициативой актера, и он тут же на ходу начал отбирать реплики у Баженова и у Потемкина, передавая их Вахтангову, что было сделать очень легко, так как все они находились за кулисами.
Интерес зрителя переместился от экзаменующегося к экзаменаторам, и все с нетерпением ждали очередной реплики Вахтангова, покрывая ее смехом и аплодисментами.
После окончания номера публика оживленно вызывала всех участников "Экзамена" и дружно аплодировала Евгению Вахтангову.
Так безмолвным проходом экзекутора и закулисными репликами экзаменатора Вахтангов сумел покорить зрителя и сразу снискал признание.
Когда мы начали программу второго вечера, Вахтангов уже был принят как равноправный товарищ и даже был допущен к режиссуре.
Второй вечер был посвящен снятию со сцены Московского Художественного театра спектакля "Анатэма". Святейший синод усмотрел что-то еретическое в пьесе Леонида Андреева и добился запрещения ее постановки на сцене. Этому крупнейшему театральному событию в Москве мы и посвятили программу нашего вечера.
То, что Вахтангов умел прекрасно имитировать Качалова, подтолкнуло нас на решение загримировать его под Качалова в роли Анатэмы и перед началом программы торжественно посадить в клетку, находившуюся в зрительном зале. Конферансье объявлял со сцены номера, а Вахтангов комментировал их из зрительного зала. Со сцены было объявлено о посвящении вечера "Светлой памяти темной личности Анатэмы". Был выведен Вахтангов, одетый и загримированный, как Качалов. Его пригласили пройти в зал и сесть в клетку. Он ответил, не помню, какой репликой, но точная имитация голоса Качалова сразу же вызвала смех и оживление в публике. Под печальную музыку Ильи Саца, исполняя песню "Плач по Анатэме", мы повели Женю Вахтангова через зрительный зал в клетку. Текст песни был написан Вахтанговым.
Слезы в кабаре мы
Горько проливаем...
Снятию Анатэмы
Посвятили день.
Он был славный малый,
Добрый Анатэма.
Если б не "союзник"1
Он бы жил еще.
В карты не играл он
И не пил он пива,
Табак презирал он,
Женщин не любил.
Истину любил он,
С богом часто спорил,
Вот и погубил он
Наш репертуар.
У нас в глазах слезы,
Все мы горько плачем,
И творим курьезы на потеху вам.
Коль не угодили
Вам своею шуткой,
Вас не насмешили,-
Извините нас.
1 Имеется в виду черносотенная организация "Союз русского народа".
Этой песнью Вахтангов сразу вошел в "цех поэтов школы" и как старший товарищ (он был годами старше всех нас) занял почетное место среди уже признанных поэтов.
Зрелостью своих суждений и смелостью своих творческих мыслей, а главное, огромной работоспособностью и, конечно, дарованием Вахтангов завоевал ведущее место среди школьной молодежи. Большинство из нас не имело ясного представления о том, что такое театральное искусство, а Вахтангов принес с собой свою точку зрения, свое понимание театра, и школа ему была нужна для подтверждения его мыслей или для критики их. Вот почему он работал не только в школе, но и за пределами счетоводных курсов Езерского, в помещении которых занималась Школа Адашева.
Среди бесчисленных, как мы бы сказали теперь, "мероприятий" Вахтангова вспоминается спектакль, который он организовал и поставил со студентами из Смоленско-Вяземского землячества в городе Вязьме. Это была пьеса "У врат царства" Кнута Гамсуна, и Вахтангов сам играл роль Ивара Карено.
Уехал он на две недели, и мы с тревогой ожидали от него известий. В две недели поставить такой трудный спектакль со студентами-любителями было нешуточным делом, и потому мы тревожились.
Еще больше мы взволновались, когда через неделю после отъезда Вахтангова Л. И. Дейкун получила от него неожиданную телеграмму:
"Срочно вышлите Кокошу играть Иервена".
"Кокоша" - это был я, а Нервен - одна из главных ролей в пьесе "У врат царства".
С большим волнением шло обсуждение столь неожиданного и, по правде сказать, несколько непонятного вызова, так как, если я и мог кого-нибудь играть в этой пьесе, то скорее Бондесена, но никак не Иервена. Мы спорили, шумели, хотели даже посылать Вахтангову телеграмму, но неожиданно Сергей Баженов высказал соображение, которое, по его мнению, объясняло этот срочный вызов и с которым все согласились.
"Да ведь у Кокоши пиджак сшит из такой же материи, как у Леонида Мироновича Леонидова, играющего Иервена в Художественном театре".
Это высказывание показалось нам настолько убедительным, что в тот же вечер, именно в этом пиджаке, я выехал в Вязьму играть Иервена в постановке Вахтангова.
Пиджак-то был похож, но, кроме него, все остальное во мне и у меня было совершенно иное, чем у Леонидова. Я с беспокойством ехал в Вязьму, не очень ясно представляя себе, как я буду соревноваться с Леонидом Мироновичем. "У Жени голос, похожий на Качалова, а у меня только пиджак",- думалось в пути.
Вахтангов встретил меня на вокзале, и первый же его вопрос подтвердил догадку Сергея Баженова.
- Кокоша, а полосатый пиджак ты захватил?
И когда он увидел высовывавшийся между кашне и воротником пальто полосатый ворот пиджака, он успокоился.
Юмор истории с пиджаком, конечно, остается юмором. А вот та гигантская работоспособность, педагогическая настойчивость и непримиримая принципиальность, которые проявил Вахтангов за эту неделю, были столь значительны и плодотворны, что даже я, никак не подходивший к роли Иервена, был приличен и не портил общего ансамбля.
Но главное меня тогда поразило, что Вахтангов не рабски копировал постановку Художественного театра, а принес самостоятельное творческое решение спектакля. Пожалуй, впервые в жизни я задумался о том, что возможны различные сценические прочтения одной и той же пьесы. И даже внешний образ спектакля у Вахтангова был совершенно иным, чем в МХТ.
Его спектакль был освобожден от излишнего бытовизма, от тех жизненно правдоподобных деталей, которые были присущи спектаклю Художественного театра и тем самым утверждали произведение Гамсуна как бытовую пьесу. Спектакль Вахтангова был более строг, более лаконичен и, сейчас я бы сказал, более публицистичен.
Вахтангов сам играл Ивара Карено и как бы вступал в творческое соревнование с В. И. Качаловым, исполнителем этой роли в Художественном театре. Качалов играл великолепно, и нам всем, хорошо знавшим этот спектакль, казалось, что играть Карено иначе невозможно, так как очень уж правдивым, убедительным и убеждающим был образ, созданный Качаловым.
Каково же было наше удивление, когда молодой человек Женя Вахтангов, еще не обладавший ни опытом, ни мастерством Качалова, смело предложил свое собственное решение образа Ивара Карено, закономерно вытекавшее из режиссерского видения спектакля в целом. Вахтангов построил свой спектакль скорее как философско-публицистическое, а не как бытовое представление. Играя Карено, Вахтангов не боялся в отдельных местах роли обращаться непосредственно к зрительному залу. Это вносило в спектакль определенную публицистическую тональность, заостряло его общественное звучание.
Победителем и триумфатором возвращался Вахтангов в Москву, а я, как Сганарель при Дон-Жуане, был трубадуром его успехов.
Вскоре обстоятельства жизни перебросили меня в Петербург. Я прощался с Москвой, с Художественным театром, со школой, с Женей Вахтанговым. Это был конец 1910 года, когда среди молодежи Художественного театра началось то творческое движение, которое впоследствии привело к рождению Первой студии.
Расставаясь с друзьями, я подарил Жене Вахтангову приложение к журналу "Театр и искусство", который я выписывал. В этом приложении была опубликована пьеса Бергера "Потоп". На экземпляре я написал: "Дарю тебе на прощание, Женя, эту пьесу. Если поставишь ее, то, я убежден, войдешь в историю русского театра".
Мое шуточное посвящение оправдалось дальнейшей жизнью. Поставленный Вахтанговым через несколько лет "Потоп" прочно вошел в репертуар Студии МХТ. Вахтангов родился для Москвы как интереснейший режиссер.
1 Сб. Леопольд Антонович Сулержицкий, с. 602.
Помню, однажды вечером, после занятий, Женя Вахтангов, Лена Кесарская и я вышли из студии. Леопольд Антонович что-то шепнул Жене, и вдруг рядом с нами появились вместо них два совершенно пьяных человека: один из них - Женя Вахтангов, все пытался объяснить и извиниться перед Леопольдом Антоновичем, а Леопольд Антонович молча, с пьяной тупостью, замахивался на него кулаком. Меня и Лену вначале это очень забавляло, но игра продолжалась и завлекала нас в дебри случайности. На Тверской был магазин кофе, и на тротуаре появлялась световая реклама: "Реттере"; оба они стали ловить буквы - подошел городовой, и вот первое наше испытание: мы должны были убедить городового так, чтобы не испортить "шутку" и чтобы он не забрал их в участок.
Потребовалась изобретательность, сила убеждения и воздействия.
Только выпутались из этого положения, как видим, они оба неудержимо понеслись в кафе, не обращая внимания на нас и всецело занятые своими пьяными делами.
Мы поспешили за ними, вошли в кафе, заняли столик, потребовали кофе, выпили - надо было платить. Денег ни у меня, ни у Лены ни гроша. Я прошу Леопольда Антоновича заплатить, а он только поднимает кулак. Умоляю со слезами бросить игру - никакого действия: пьяные, чужие люди. Официанты насторожились и стали собираться около нас. Пришлось полезть в карман Леопольда Антоновича, достать кошелек, расплатиться и силком выводить их обоих из кафе. Тут, наконец, игра кончилась. Леопольд Антонович и Женя были в восторге. Леопольд Антонович хвалил нас, говоря, что мы вышли с честью из положения, проявили и находчивость, и фантазию, но что и они тоже выдержали свои образы. Этюд удался.
Разговор с Вл. И. Немировичем-Данченко.
- Садитесь, пожалуйста. Ну-с, что же вы хотите получить у нас и дать нам?
- Получить все, что смогу, дать - об этом никогда и не думал.
- Чего же вам, собственно, хочется?
- Научиться работе режиссера.
- Значит, только по режиссерской части?
- Нет, я буду делать все, что дадите.
- Давно вы интересуетесь театром?
- Всегда. Сознательно стал работать восемь лет тому назад.
- Восемь лет? Что же вы делали?
- У меня есть маленький опыт: я играл, режиссировал в кружках, оканчиваю школу, преподаю в одной школе {Вахтангов преподавал в Драматической школе Златина.}, занимался много с Л. А. Сулержицким, был с ним в Париже.
- В самом деле? Что же вы там делали?
- Немножко помогал Леопольду Антоновичу.
- Все это хорошо, только дорого вы просите.
- ?
- У меня Болеславский получает 50 рублей. Я могу предложить вам 40 руб.
- 40 руб. меня удовлетворят вполне.
- Сделаем так: с 15 марта по 10 августа вы будете получать 40 руб., а там увидим, познакомимся с вами в работе.
- Благодарю вас. Вот и все.
1 Станиславский К. С. Собр. соч. в 8-ми т. М.: Искусство, 1954, т. 1, с. 348.
[...] Мы с Сулержицким решили перенести наши опыты в одну ир существовавших тогда частных школ (А. И. Адашева) и там поставили класс по моим указаниям. Через несколько лет получился результат: многие из учеников Сулержицкого были приняты в театр; в числе их оказался покойный Евгений Богратионович Вахтангов, которому суждено было сыграть видную роль в истории нашего театра. В качестве одного из первых питомцев "системы" он явился ее ярым сторонником и пропагандистом.
Так Вы мне милы и симпатичны, дорогой Женечка Вахтангов, талантливейший из моих учеников, что не могу и не хочу придумывать никакой надписи. Помните, что я Вас люблю.
1 Сохранились две записные книжки Вахтангова за 1911-1912 годы, в которых он отмечал свои текущие дела и события жизни в театре. Здесь и далее записи из двух книжек объединены по датам.
Получил первую повестку из Художественного театра.
Первая беседа К. С. Станиславского. Сулер представил меня Константину Сергеевичу.
- Как фамилия?
- Вахтангов.
- Очень рад познакомиться. Я много про вас слышал.
Окончил школу.
Собрание в театре насчет "Капустника". К. С. Станиславский мне:
- Вот, говорят, Вахтангов хорошо под Васю Качалова. Может, вы изобразите что-нибудь?
Зачислен в Художественный театр. Вторая лекция К. С. Станиславского. К. С. мне, просмотрев тетрадь с первой лекцией:
- Вот молодец. Как же это вы успели? Вы стенограф. {Станиславский начал проводить занятия по системе с группой молодых актеров и сотрудников МХТ. Вахтангов записывал беседы Станиславского. Запись первой беседы опубликована в собрании сочинений К. С. Станиславского, т. 5, с. 466 (М.: Искусство, 1958).}
Написали Ассингу о гонораре. {Речь идет о спектаклях в Новгород-Севсрске Черниговской губернии, куда Вахтангов поехал во главе группы молодых актеров, выступавшей под названием "Художественный театр". В эту группу вошли С. Г. Бирман, Л. И. Дейкун, В. И. Глеб-Кошанская, А. П. Бондарев, А. Я. Гусев, В. Д. Королев. В спектаклях также принимали участие местные любители и дважды выступал известный актер И. М. Уралов. Репертуар состоял из пьес: "Доктор Штокман" Г. Ибсена, "У царских врат" К. Гамсуна, "Огни Ивановой ночи" Г. Зудермана, "Иван Миро-ныч" Е. Чирикова, "Снег" С. Пшибышевского, "Зиночка" С. Недолина, "Самсон и Далила" С. Ланге, "Грех" Д. Пшибышевской, "No 13" С. Найденова, "Гавань" по Мопассану, "Ночное" М. Стаховича, водевиль "Сосед и соседка". Все спектакли, кроме "Снега", были поставлены Вахтанговым.} Репертуар. О книгах. Деньги. О ролях. Помощники. Оркестр. Пианино. Что готовить первым (нам нужно шить костюмы). Вперед заказать парики.
Получил ответ Ассинга с согласием на условия.
Вечеринка у Адашева.
Третья беседа Станиславского.
Я хочу, чтобы в театре не было имен. Хочу, чтобы зритель в театре не мог разобраться в своих ощущениях, принес бы их домой и жил бы ими долго. Так можно сделать только тогда, когда исполнители (не актеры) раскроют друг перед другом в пьесе свои души без лжи (каждый раз новые приспособления). Изгнать из театра театр. Из пьесы актера. Изгнать грим, костюм.
Хочу образовать Студию, где мы учились бы. Принцип - всего добиваться самим. Руководитель - все. Проверить систему К. С. на самих себе. Принять или отвергнуть ее, Исправить, дополнить, или убрать ложь. Все, пришедшие в Студию, должны любить искусство вообще и сценическое в частности. Радость искать в творчестве. Забыть публику. Творить для себя. Наслаждаться для себя. Сами себе судьи.
Думаю с первых же шагов ввести занятия пластикой, постановкой голоса, фехтованием. Читать историю искусств, историю костюма. Раз в неделю слушать музыку (приглашать музыкантов).
Сюда сносить все, что родится в голове, что будет найдено интересного: шутки, музыкальные вещицы, пьески.
В театре с Марджановым и Сулером. {К. Л. Марджанов первоначально был зачислен в число режиссеров, работавших над "Гамлетом" (постановка Г. Крэга, К. С. Станиславского и Л. Л. Сулержицкого). На нем лежала организация технической стороны спектакля. Вахтангов помогал Марджанову, а также выполнял отдельные задания Станиславского и Сулержидкого в процессе работы над постановкой.}
Занимался в театре один с рабочими: 6-я, 7-я, 8-я картины.
Марджанов обещал зачислить официальным помощником.
До 1/2 5 утра был с Леопольдом Антоновичем на уроке. Много получил.
7 час у Златина. Смотрел Л. А. Сулержицкий. Хвалил. Доволен. Ученики сдали хорошо.
Написал Ассингу о пьесах, о плате.
Бирман сообщено, что она играет Эву {Эва - роль С. Г. Бирман в "Снеге" С. Пшибышевского.}. Книга указана. Получил от Леопольда Антоновича вторую беседу о "Гамлете".
Сулер сказал: - Я расположен к вам. Пока я живу, вам будет хорошо. Только всегда советуйтесь со мной. Я ценю вас. Когда-нибудь вы будете в Малом театре.
Написал Ассингу о начале сезона. Просил 30 мая, об афишах и программах. Просил раздать роли "Огней" любителям.
Написал Гусеву, Бирман о том, что выезжаем 18-го: сезон 30-го. 21-го репетиция. О порядке, о ролях.
Познакомился с Ивановским (режиссер Болгарского театра). Там театр молодой. Театром не интересуются. Рабочих сил нет. Он работает год.
Познакомился с дочерью и сыном Станиславского.
Сулер обещал взять в Париж и Лондон. За лето предложил 2 1/2 тыс. фр. и, если хочу, поставить оперу. В 5 час сбор труппы у памятника Пушкину.
Приехали в Северен.
12 час. "Огни". Сделали пять явлений I акта. Ивану набить занавес и повесить. {Иван - рабочий в театре.} Дать рисунок.
"Огни". Сбор 230 руб. Играли хорошо.
Не хочется жить, когда видишь нелепости жизни.
1 Вахтангов Евг. Материалы и статьи, с. 310.
Весной 1911 года мы окончили драматическую школу, а летом того же года вместе с Вахтанговым предприняли "гастрольную поездку" в Новгород-Северск. [...]
Наша неопытность и материальная необеспеченность могли бы сделать эту поездку пустой, неумной, смешной. Но мы вышли из положения, потому что строго, чисто отнеслись к первым пробам своей практической работы на сцене и потому, что нами руководил Вахтангов. Мы беспрекословно исполняли все его требования. Он давал нам полную возможность признавать сердцем его первенство. Вахтангов был рядом с нами, но не был рядом: не он себя, а мы, по всей совести, не могли не ставить его выше.
Вахтангову было трудно с нами: ему хотелось решать крупные задачи, а как их было решать с труппой в семь человек, без сценического опыта, без достаточно глубокого душевного содержания? [...]
Да, ему было нелегко с нами, неопытными, бедными, без всяких сценических туалетов. Его режиссерские замыслы не могли реализоваться; не было денег на оформление. [...]
И все же!..
Все же мы не уронили педагогической чести школы, не отреклись от высоких принципов МХТ. [...]
Новгород-Северск оказался театральным городом в лучшем смысле этого слова. Зрители простили нам невольные прегрешения не только за пыл и жар нашего умонастроения, но и за внутреннюю организацию наших спектаклей, отличавших постановки Вахтангова.
Мы жили тем новым, что внес Московский Художественный театр на сцену и за кулисы театра. [...]
Милый, хороший Леопольд Антонович, я все выжидал событий, все думал: напишу, когда будет очень хорошо, напишу тогда, когда почувствую, что смогу написать хорошее письмо.
Будничное ие хотелось отправлять.
Но события не наступили.
"Очень хорошо" не было ни разу. Поэтому слушайте прозу. Маленький отчет о нашей работе.
Сыграли мы девять спектаклей (шесть пьес). Еще предстоят три. Если б Вы видели "Огни", остались бы удовлетворенным: и темп, и настроение, и паузы, и четкость, и чувство - много чувства. Остальное хуже. Но все-таки хорошо.
Все пьесы, за исключением "Снега", были сыграны честно и чисто. Публика довольна.
Ходят на наши спектакли охотно. Было уже три полных сбора. Антрепренер доволен: у него еще никогда не было таких хороших дел (я говорю о материальной стороне).
Вне сцены мы в тени.
Вне сцены публика нас не знает. Ни с кем не знакомы.
Никто к нам не ходит.
"Любовники" писем поклонниц не получают.
"Героини" букетов поклонников не нюхают.
Да нам и некогда. В день две репетиции.
Я уже устал. Вернее - такая работа меня совсем не удовлетворяет.
Недели на пьесу мало. Останавливаться долго нельзя.
А я люблю по-вашему - посидеть на одном месте подолгу.
И часто-часто тягощусь ролью режиссера, и завидую товарищам, которые могут поработать над ролью, могут поваляться па травке и покурить до выхода. Внимательно слушать сцену за сценой, жить с актерами, искать им все, начиная с чувства, волноваться за ошибки, следить за рабочими, возиться с реквизитом и обстановкой, изобретать дешевые комбинации картона, бумаги и красок - и так от понедельника до понедельника - работа утомительная.
И хочется отдохнуть. Хочется хоть денек ничего не делать. Оттягиваешь часы. Вместо двенадцати назначаешь репетицию в час. Если легкая пьеса - освобождаешься в понедельник от работы.
Но с другой стороны - отнимите все это у меня, и я, наверное, затоскую.
Думаю о Москве. Мечтаю о театре. О "Гамлете". И уже тянет-тянет.
Сидеть в партере и смотреть на серьге колонны.
На золото.
На тихий свет.
Я буду просить дирекцию допустить меня на все репетиции "Гамлета".
И страшно.
Никак не могу себя приклеить к театру.
Не вижу своего места.
Вижу робкую фигуру с тетрадкой в руке - фигуру, прилепившуюся к стене и маскирующую свою неловкость фамильярным разговором с Вороновым, Хмарой... Вижу больших людей, которые проходят мимо. Которым нет дела до тебя, до твоих желаний.
Каждый за себя.
Надо идти.
Надо что-то делать.
А я не умею. Не умею.
Слушаю добрые советы Вороповых и Хмары.
Они все знают. И ходят, как дома. Здоро