Вахтангов Евгений Багратионович - Художник и время, Страница 5 - Книги

гольме, а под носом Норвегия и Дания,- то разве я не пожалею о том, зачем я не был там, когда в Норвегию (Христианию) билет стоит 7 руб. 50 коп., отсюда в Данию (Копенгаген) - 8 р. 50 к. Отсюда на юг Швеции (Мальмо) -50 коп. (sic!). Отсюда в Истал, Карлскрона, Кольмар, Стокгольм - Москва - 23 руб.

Из Мальмо - Засниц - Берлин - Москва - 23 руб.

Через Берлин я не хочу, хотя цена одна. И был уже там, и деньги менять надо, и тащиться от Берлина в III классе до Москвы ужасно. Опять Александрове, Варшава... о, брр...

И вот я еду в Норвегию и Данию на полмесяца.

Разве можно не ехать? Потом будешь проклинать.

Господи, сколько денег пропито и выброшено, а тут за 20 руб. какое путешествие!

Завтра иду брать этот круговой билет. Горд и радостен до чрезвычайности.

Мечта моя объехать весь свет.

И на следующее лето надо готовить деньгу.

Будем копить.

Лондон, и Нью-Йорк, и Чикаго!

Умру, а поедем.

Разве можно прожить на земле и ничего на этой земле не увидеть? И если б я сидел под крылышком папаши - ничего бы я не знал и не видел...

25 июля 1912 г.

[...] Был я в театре. Уютно, приятно, чисто. Публика балкона раздевается здесь же, в зрительном зале, и сама вешает свою одежду. Никаких номеров не выдают. Здесь никогда ничего не пропадает, а если вы сами потеряете что-нибудь, так вас отыщут и сами принесут вам потерянное, если есть какие-нибудь данные найти вас. "Чаевых" не полагается.

А публика какая! Не проронит ни слова, чутко принимает паузы, не шелохнется, не кашлянет. И как хорошо играют артисты, как хорошо выходят на вызовы. Летят на сцену гвоздики и розы с белыми билетиками, как мальчик, радуется им актер, весело ловит и без позы, искренне, с хорошим лицом, кланяется дружно аплодирующей аудитории.

Л. А. Сулержицкому

4 августа 1912 г., Москва.

Добрый мой, милый Леопольд Антонович, вчера Константин Сергеевич сказал, что я весь год был некорректным...

Так он подвел итог моей работы, так определил и охарактеризовал вею мою деятельность в театре.

Ночь напролет я искал, в чем же проявилась эта моя некорректность.

1. Некорректным к театру я не мог быть, если бы даже захотел, потому что слишком уж незначительное место занимал я там. Невозможно даже придумать такое положение, в котором статист может оказаться некорректным по отношению к такой организации, где он стоит в последних рядах и где его деятельность вне народных сцен совершенно игнорируется.

2. Некорректным по отношению к актерам, режиссерам и своим товарищам я не был ни разу, потому что по своей индивидуальности я не могу быть грубым и нечутким к людям вообще.

3. Некорректным к Вам я не мог быть, потому что слишком велики мое уважение, преданность, моя любовь к Вам и как к своему учителю, и как к человеку, и как к художнику.

4. Остается Константин Сергеевич...

Если я оставил все, что могло бы составить мое земное благополучие; если я ушел из семьи; если я ушел из университета, когда оставался только один экзамен, чтобы его окончить; если я решился почти на полуголодное существование (так, как было в начале года), то, значит, в душе моей есть наличность святого отношения к тому, ради чего я все это сделал. Разве можно быть некорректным к тому, что любишь так много, так радостно? Ни словом, ни мыслью, ни делом я никогда не оскорбил Константина Сергеевича. Ни при нем, ни за глаза. И если бы не было его в театре, то я, во-первых, туда не поступил бы, а во-вторых - ушел бы в тот момент, когда почувствовал бы, что театр потерял связь со своим великим создателем и идет по какой-то своей дороге, куда уже не лежит мое сердце.

Люди не могут и не умеют быть некорректными к тому, на что они молятся. И я не могу составлять исключения, ибо это было бы против моей природы.

Так в чем же моя некорректность в течение целого года? Я растерялся, милый мой, добрый. Я ничего не понимаю. Помогите мне разобраться.

Теперь о моей работе.

Я занимался с молодежью четыре месяца с небольшим. И вот что я сделал.

A) Подготовил молодых настолько, что им теперь не чужд язык Константина Сергеевича.

B) Сдал свою работу Вам, как это и требовалось инструкциями Константина Сергеевича.

Вот и все. А что же можно было сделать другое?

Если теперь, после пятимесячного перерыва, я отказываюсь, решительно отказываюсь демонстрировать перед Константином Сергеевичем способность моих учеников пользоваться приемами системы, так это только потому, что я твердо верю и знаю, что упражнения только тогда ощутимы по результатам, когда они производятся часто. За два месяца (с каждой группой я занимался около этого времени) нельзя усвоить способность владеть собой, а после шести-семимесячного перерыва нельзя показать даже того, что было еще свежо непосредственно после занятий.

Я не знаю, как можно требовать с меня больше. Я выполнил все, что с меня требовалось, что позволило время. Я сдал Вам свою работу. Пять месяцев ни с одним учеником я не встречался на почве занятий. Они что-то делали, где-то играли, что-то усваивали - и как же я могу показывать Константину Сергеевичу тот балласт, который они восприняли за эти пять месяцев? Не могу же я быть наивным и думать, что двухмесячная работа так глубоко пустила корни, что ученики остальные пять месяцев провели в еженедельных упражнениях и усвоили то, что кое-как начали только понимать и чувствовать.

Когда я, только что пришедший в театр, стал работать с людьми, которые до меня долго были в этом театре, и увидел, как превратно они все понимают, как вовсе ничего не понимают, как смеются над всем, что дорого Вам и Константину Сергеевичу, то я понял, что этим людям не сумели привить любви к системе. Вот почему я осмелился вчера заявить, что занятия г. Марджанова принесли молодежи меньше пользы, чем мои. Привить любовь можно тогда, когда сам любишь. И это не некорректность, если я утверждаю факт, что занятия Марджанова сделали меньше, чем мои, если я констатирую факт, что я нашел в театре людей, которые до моих занятий абсолютно ничего не понимали, а теперь кое-что чувствуют, увлечены и не высмеивают (за немногими исключениями). Я говорю о сотрудниках, части школы и части филиалов.

Что же мне делать, как не сослаться на факт в тот момент, когда мне брошен упрек, такой тяжелый и большой?

Если я заслужил этот упрек, то я понесу достойную кару. Я прошу освободить меня от всех занятий.

Если я не заслужил, то ведь это большой грех: за любовь, за пылкость, за молодость, за веру, за безграничную преданность заплатить упреком в некорректности.

Что же касается денег, то я хотел иметь 1200, основываясь на сравнительных данных, и этот вопрос скорее вопрос самолюбия, чем корыстолюбия: мне стыдно получать меньше такого-то за работу, которая ничуть не легче. Деньги я не люблю, и мне в конце концов безразлично, сколько я буду получать: все, что мне нужно, я заработаю на стороне.

Разговор, происшедший вчера, так на меня повлиял, что я не в силах был прийти сегодня на работу, в чем извиняюсь перед Вами и что прошу передать Константину Сергеевичу.

Переварю все, успокоюсь и завтра приду.

Пишу же для того, чтобы Вы не думали обо мне дурно.

Любящий Вас

Е. Вахтангов.

Из записной книжки

1 сентября 1912 г.

1-е заседание в Студии {В записях 1, 2, 9, 15 сентября и 6 октября речь идет о Студии МХТ.}. Экзамены у Халютиной приемные.

2 сентября 1912 г.

Заседание на квартире Станиславского. Вырабатывали репертуар.

9 сентября 1912 г.

К. С. Станиславский читает на квартире пьесу Чехова "На большой дороге".

15 сентября 1912 г.

В Студии читали "Мнимый больной" Мольера.

6 октября 1912 г.

Открытие нашей Студии. Пусть будет так.

Л. ДЕЙКУН

ВОСПОМИНАНИЯ¹

¹ Сб.: Леопольд Антонович Сулержицкий, с. 595-596.

Осенью 1911 года в театр поступили Е. Б. Вахтангов и С. Г. Бирман. И вот небольшая группа молодежи решила продолжать занятия по системе (тогда это называлось - по методу К. С. Станиславского). Собирались мы на квартире у Б. М. Афонина и под руководством Вахтангова занимались упражнениями и этюдами. Занимались мы регулярно. Дисциплина на занятиях была отличная. Как-то об этих наших "сборищах" узнал Леопольд Антонович. Он сразу заинтересовался нашими опытами и тут же сообщил об этом Станиславскому.

Дело кончилось тем, что Константин Сергеевич решил показать нашу работу в области системы всей труппе Художественного театра.

Наш показательный урок, страшно волнуясь, проводил Е. Б. Вахтангов. Мы проделали ряд упражнений на внимание, на свободу мышц, на органическое действие и т. п. А потом Бирман и я показали какой-то этюд. Это выступление молодежной группы произвело на всех большое впечатление. Константин Сергеевич был счастлив, что его поиски и открытия в области сценического творчества начали приобретать в Художественном театре признание.

С этого дня вся молодежь театра и некоторые артисты старшего поколения примкнули к нашей группе.

Началась работа над отрывками, репетировались чеховские водевили, инсценировки рассказов Горького, Глеба Успенского; отдельные вещи репетировались несколькими составами. Кроме того, продолжались всевозможные упражнения и поиски в области системы. Одним словом, наша жизнь в театре кипела ключом. И душой всей этой работы, проходившей в неурочное время, был, конечно, Сулержицкий. Он поддерживал нашу энергию, увлекал нас, давал нам советы как лучше организовать работу.

Осенью 1912 года Константин Сергеевич снял для наших занятий небольшое помещение на Тверской (ныне улица Горького, против теперешнего "Гастронома" No 1).

СТУДИЯ МОСКОВСКОГО ХУДОЖЕСТВЕННОГО ТЕАТРА

1913-1919

Открытие Студии.- "Праздник мира".- Вахтангов - актер.- "Потоп". Памяти Л. А. Сулержицкого.- Замысел постановки "Каина".- "Росмерсхольм".- Мысли о новом репертуаре.- Письмо совету Первой студии.- МХТ и Студия.

А. ДИКИЙ

ПОВЕСТЬ О ТЕАТРАЛЬНОЙ ЮНОСТИ¹

¹ Дикий А. Д. Повесть о театральной юности. М.: Искусство, 1957, с. 210.

Студия началась с увлекательнейших занятий по усвоению основ "системы" с самим Константином Сергеевичем, а кроме него с Сулержицким, Марджановым и Лужским. Скоро рядом с ними оказался наш ровесник и однокашник Вахтангов. Очень активный на первом этапе жизни Студии, он сразу стал самым ревностным, самым горячим почитателем "системы", проявил прямой интерес к ее эстетическим, методологическим основам, научился понимать Станиславского с полуслова. На занятиях он жадно ловил новое, еще не известное накануне, тщательно записывал все указания Константина Сергеевича и постепенно превратился в его ассистента, стал служить как бы "приводным ремнем" от него. Учителя, к массе учеников, добровольно и охотно признавших в Вахтангове педагогический дар, право руководить ими в ходе самостоятельных работ по "системе". Мы дружили с Вахтанговым, ощущали в нем товарища, и в то же время рассматривали его как "первого среди равных" во всем творческом составе Студии.

С. ГИАЦИНТОВА

С ПАМЯТЬЮ НАЕДИНЕ¹

¹ Все отрывки из неопубликованных воспоминаний С. В. Гиацинтовой, помещенные в настоящем сборнике, предоставлены Н. Э. Альтман, сделавшей литературную запись книги "С памятью наедине".

[...] Сулер сообщил, что скоро будем выпускать спектакль "Праздник мира" по пьесе Гауптмана, который ставит Евгений Богратионович Вахтангов. Так же, как Болеславского, мы быстро признали Женю главарем и руководителем. Это было важно, потому что старшие в театре относились к нему прохладно - сейчас даже трудно понять почему. Мы же окружили его уважением, послушанием. На репетициях то и дело слышалось: "Помоги", "Объясни", "Как ты скажешь", "Без тебя не решусь".

При Вахтангове роль режиссера в работе над нашими спектаклями стала более активной, значительной. Он репетировал с необыкновенным азартом - думаю, пьеса особенно волновала его ассоциациями с собственным неблагополучным родительским домом. В отличие от первого нашего режиссера Болеславского, Вахтангов вел себя властно, нетерпимо, твердо знал, чего хочет, не терпел возражений. Его очень занимали странные и страшные семейные отношения в тягостной, душной пьесе, он хотел разгадать тайну "человеческих страстей", как он говорил. Вахтангов был молод и обуреваем собственным темпераментом, ему не хватало осторожности в подходе к актеру, но зато как заразительна была его увлеченность, как очевиден темперамент - мы, молодые и неопытные, почувствовали это раньше всех.

1981.

Студия при Художественном театре

Молодежь занимается под руководством Сулержицкого и Вахтангова- теоретически и практически. Много внимания уделяется импровизациям на заданную тему.

Студия готовится и к спектаклям. Для открытия намечен "Праздник примирения" Гауптмана в постановке Вахтангова {15 января 1913 года Студия показала свой первый спектакль "Гибель "Надежды" Г. Гейерманса, поставленный Р. В. Болеславским. Спектакль имел большой успех, вошел в основной репертуар Студии и сохранялся в нем долгие годы. Официально, для широкой публики Студия открылась 15 ноября 1913 года пьесой Г. Гауптмана "Праздник мира" в постановке Вахтангова. Эту пьесу, имеющую в русском переводе разные названия ("Больные люди", "Праздник примирения"), Вахтангов впервые поставил во Владикавказском студенческом кружке и играл роль Вильгельма. Спектакль состоялся в г. Грозном 15 августа 1904 года. Это была первая режиссерская работа Вахтангова на любительской сцене. Постановкой этой же пьесы Вахтангов начал свой путь режиссера в профессиональном театре. Оценки спектакля Студии были противоречивы. Однако он привлек к себе внимание зрителей и критики. Имя Вахтангова сразу стало известно в театральных кругах Москвы.}.

"Русское слово",

1913, 20 августа.

Заметки на режиссерском экземпляре

"Праздник мира"

Бухнеры мирят. Твердо. Уверенно. В конце первого акта и в начале второго зритель должен доверять им. Когда же все собрались у елки - зритель должен почувствовать благодарность за то, что они так хорошо сделали такое большое дело. Чтоб первая вспышка на елке заволновала меня, зрителя, испугала и поселила опасения, досаду, зажгла желание броситься на помощь Бухнерам.

Всякий, кто хочет быть приятным, всегда неприятен тем самым, что хочет быть приятным.

Актер, у которого есть природная приятность, должен пользоваться ею ("искать себя"), а не искать на стороне.

Из режиссерского дневника

"Праздник примирения"

(Репетиции по 15 ноября - день первого спектакля)

Студия МХТ, 1913 г. 18 января 1913 г.

К. С. Станиславский утвердил следующее распределение ролей:

Ф. Шольц - Хмара

Фрау Шольц - Дейкун

Августа - Бирман

Роберт - Сушкевич

Вильгельм - Болеславский

Бухнер - Попова

Ида - Гиацинтова

Фрибэ - Чехов

24 января 1913 г.

1 [репетиция]

Присутствуют все. Прочтена пьеса. Поговорили об образах.

Не удалось устроить первую репетицию раньше, так как ежедневно бывали репетиции "Федора" {"Царь Федор Иоаннович" А. К. Толстого, постановка МХТ 1898 года возобновлялась после перерыва в сезоне 1912/13 года. Артисты Студии были одновременно сотрудниками МХТ и принимали участие в его спектаклях.}.

31 января 1913 г.

4 [репетиция]

В первой сцене мне важно:

Бухнеры - гости.

Августа - одинока.

Ида и мать - еще не замечают неурядиц и считают это за незначительное будничное явление, такое, какое бывает и у нас.

Фрау Шольц - самодовольна, не настроена работать.

Фрибэ - артист, упивается своей работой.

Общее настроение сцены: ждут, очень волнуются, торопливо устраивают к приезду.

Праздник.

4 февраля

5-я репетиция

Нашли несколько новых красок.

6 февраля

7-я репетиция

Прошли три раза, кончая приходом Фрица. Искали характерность Чехову.

Намеки на "зерно" есть у Поповой, Дейкун и Бирман.

Очень трудна сцена "Бухнер - Шольц". В нее много надо вчитываться.

1-й кусок - ночь под рождество. Ждут.

2-й кусок - семейная сценка.

И. Я. Гремиславский принес эскизы: Иды, Шольц, Бухнер. В следующий раз заняться с Хмарой.

7 февраля

8-я репетиция

Для Бухнер нашли мягкость.

Для Фрибэ нашли кое-что из характерности (весь мокрый, глаз сочится, обезьяна, кривоногий).

14 февраля

11-я репетиция

Нужно сильнее сцену с Августой. Сегодня ни у кого ничего нет.

Для фрау Шольц надо найти внешнюю характерность обязательно. Идти от брюзги.

Фрибэ - встречу.

Да, бывают и такие репетиции:

Лидии Ивановне [Дейкун] совсем освободиться от своей манеры: какое-то стояние, театральная настороженность, в общем, совершенно нечто непонятное и ненужное.

17 февраля

13-я репетиция

Поработали очень хорошо. Нашли "встречу Фрибэ с Шольцем", выход Шольца.

20 февраля

16-я репетиция

Шольцу - мягкость. Убрать всю театральную напряженность.

У Поповой и Бирман кое-что определилось. Дейкун не нашла еще самочувствия в этом куске. Через 2-3 репетиции надо мизансценировать. Первый акт разобран весь.

1 акт

1. Ночь под рождество. Ждут.

2. Семейная сценка. Бухнер присматривается.

3. Он может явиться каждую минуту.

4. Снег на голову.

5. Впечатление приезда.

6. Кавардак. ("Этот еще начинает".)

7. Бухнер действует.

8. Роберт один, снимает маску.

9. (Бодрость.)

25 февраля

21-я репетиция

Роберт с Августой то ссорятся, то сейчас же мирятся. Завтра в 8 час второй акт.

Репетиция прошла очень хорошо. Все были внимательны и свободны. Очень много сделали. Смотреть интересно.

26 февраля

22-я репетиция

Все, кроме Болеславского. Отсутствие последнего очень задерживает работу.

1) Прочли II акт. Выяснилось, что без исполнителя Вильгельма его нельзя репетировать.

2) Прошли сцену Шольц и Роберт - I акт.

3) Нашли сцену Фрибэ и Шольц.

Так как текст очень туманен, то я нахожу, что его можно импровизировать, придав ему форму монолога, который прерывается госпожой Шольц тогда, когда она это почувствует.

4) Проходили сцену Иды и Вильгельма. Но так как нет Болеславского (он на "Федоре"), то ничего не нашли.

1 марта

24-я репетиция

Болеславскому убрать игру "на ногтях". Убрать ручки. Не играть неврастеника из Балтучая {Балтучай - аул на Кавказе. Вахтангов употребляет это название как синоним глухой провинции.}. Убрать "бебе", игру под наивного.

Все глубже и серьезнее. Не жить общим образом.

Он слабый оттого, что хочет быть сильным. Но у него ничего не выходит.

Не надо играть слабого.

Фрибэ должен вести сцену так, как будто решился на самоубийство.

Болеславский сегодня кое-что почувствовал и убрал немножко из того, что ему мешало.

Для Фрибэ много нашли.

Сегодня опять хорошо поработали.

2 марта

25-я репетиция

Ведь братья не видались 6 лет. Слушать диалог братьев сейчас совсем неинтересно. Скучно. И ничего не понимаю. Болеславский любуется собой, бессознательно кокетничает добреньким тончиком. Это убрать. И вообще у него все как-то не так. Нет внимания к работе. Все сухо. По обязанности.

В общий тон нашей хорошей работы вносится что-то, нам всем неприятное и расхолаживающее. Как я ни мягок с ним, как ни сердечно к нему расположен, все-таки мне очень больно, что он не понимает, что его поведение смущает не только одного меня.

Свистать Вильгельму тоже не полагается.

7 марта

Работали над сценами:

1) Роберт и Вильгельм.

2) Шольц - Фрибэ (без слов).

3) Обморок.

4) От обморока до выхода на елку.

Очень хочется отметить в высшей степени внимательное отношение всех к работе, желание найти, сделать лучше, тоньше. Так радостно и хорошо работается.

Л. А. Сулержицкому

27 марта

Леопольд Антонович!

Прошу Вас довести до сведения К. С. [Станиславского] следующее:

На сегодня была назначена репетиция в 12 час. Болеславский передал через г. Сушкевича, что он придет самое позднее в 1 ¹/₂ час. Он совсем не явился на репетицию и даже не известил, что не придет. К 1 ¹/₂ час был вызван г. Рахманов, писавший музыку, тоже ждал, и так было неловко, что посторонний человек видел все сцены, произошедшие благодаря неприходу Болеславского. Пришлось перед Рахмановым извиняться и просить его приехать в другой раз.

Все возмущены до крайности. Пришлось прекратить такую важную репетицию, как сегодняшняя. Возмущение наше я не сумею Вам передать. У нас срывается спектакль. Все сцены, где не играет Болеславский, сделаны. В понедельник 1-го я хотел уже показать К. G.

Ни увещания товарищей, ни мой деликатный тон с ним, ни то, что он сам ставил, ни важность момента - ничего не гарантирует мне покоя репетиций и моей работы в Студии.

Его неэтичный поступок (и это не первый) вносит в студийную работу - работу учреждения - характер домашних любительских спектаклей.

Раньше я не хотел писать, даже несмотря на Ваше настояние, Леопольд Антонович, теперь же сам прошу доложить К. С, что весь тон Болеславского в смысле его манеры держать себя на репетициях, в смысле отношения к работе, в приемах, наконец, работы возмущает меня не только как ставящего пьесу, но и как члена труппы Художественного театра, как человека, который отдает много делу, которому он служит.

Всегда невнимательный, всегда легкомысленный, всегда несерьезный, всегда проявляющий неуважение к товарищам-партнерам, даже в такие минуты, когда души последних наполнены большими переживаниями, когда, казалось бы, из простой деликатности надо оставить шутовство, г. Болеславский сделался для нас всех самым неприятным партнером.

До сего дня он 6 раз не явился на репетицию без предупреждений (не будучи занят в Мольере {В МХТ выпускался мольеровский спектакль - "Мнимый больной" и "Брак поневоле". Премьера 27 марта 1913 г. Режиссеры А. Н. Бенуа, К. С. Станиславский, Вл. И. Немирович-Данченко. Художник А. Н. Бенуа.} в эти дни).

У нас все готово. Даже декорации. Не заделаны только сцены с ним; и как только он не понимает, что такое отношение недопустимо.

Радость работы он превратил в сплошное страдание. Страдаю я и все мои товарищи. Прошу Вас предпринять что-нибудь. Я перечел его протоколы по "Гибели "Надежды" и принужден убедиться, что он был неискренен в них...

Прошу принять что-нибудь решительное. У нас срывается спектакль. Мы начинаем падать духом.

Евг. Вахтангов.

3 апреля

Репетиция в костюмах и гримах

Присутствует К. С., Леопольд Антонович и пожелавшие прийти, по извещению о публичности репетиции, из труппы молодежи театра.

После репетиции К. С. делал свои замечания. В общем одобрил то, что сделано до сих пор, и дал направление для дальнейшей работы.

[Осень 1913 г.]

Через несколько дней после сбора труппы в театре мы стали продолжать свою работу над "Праздником примирения".

Занимались все время в театре, так как помещение Студии сначала искалось, потом переустраивалось и ремонтировалось.

Занимались в свободное от репетиций время.

В театре репетировались сцены из "Ставрогина".

Паперть. Бал. Пожарище.

Кроме того, "Синяя птица", Мольер. И постольку, поскольку мы могли урвать хоть час-полтора, мы не пропускали ни одного дня.

Расширил задачи исполнителей. Ярче сделал переходы из куска в кусок. Старался добиться точки после каждого куска. Изменил толкование некоторых мест почти у всех исполнителей. Освежил новыми приспособлениями задачи.

Изменил "зерна" у Сушкевича, Дейкун, Хмары, Бирман, Поповой.

Стал искать зерно для Болеславского. Относительно Болеславского с радостью хочу отметить его переменившееся к лучшему отношение к работе.

Несколько раз во время интимных репетиций занимался своими сценами заботливо, настойчиво разбираясь в деталях.

До сих пор нам не удается финал II акта, требующий громадного, стопроцентного напряжения и внимания.

Все еще мажем, одна сцена находит на другую, торопим.

Ей я думаю посвятить несколько последних репетиций.

Добиваюсь нарастания в пьесе по кускам.

В. В. Готовцеву сдана монтировка.

30 октября 1913 г.

Новое помещение Студии. Пройден I акт полностью.

Второй до выхода на елку, так как Бирман и Болеславский вызваны на "Трактирщицу" к часу {"Хозяйка гостиницы" ("Трактирщица") К. Гольдони. Постановка К. С. Станиславского. Премьера 3 февраля 1914 года. Р. В. Болеславский играл роль Фабрицио, С. Г. Бирман - Гортензии.}.

12 ноября

Генеральная репетиция в костюмах и гримах. Присутствуют Леопольд Антонович и случайно зашедшие.

13 ноября

Генеральная. Присутствуют К. С., Леопольд Антонович и труппа.

После репетиции К. С. делал общие замечания, не касаясь частностей.

С. ГИАЦИНТОВА

С ПАМЯТЬЮ НАЕДИНЕ

Приближался день показа "Праздника мира" Станиславскому. Готовясь к нему в приподнятости духа, возбужденные переездом и несколько усыпленные успехом "Гибели "Надежды", мы были совершенно не подготовлены к обрушившейся на нас беде.

Сказать, что Константин Сергеевич не принял спектакля - ничего не сказать. Он бушевал так, что сам Зевс-громовержец завидовал, вероятно, ему в эти минуты. Обвиняя нас в натурализме - мы, видно, действительно перестарались в поисках правды жизни, в ее самых тяжелых и некрасивых проявлениях,- Станиславский уже не замечал ничего хорошего, достойного.

На наши бедные головы камнями падали слова "кликушество", "истерия" и еще какие-то, не менее уничтожающие. Прячась за спины друг друга, мы тихо плакали. Объявив в заключение Вахтангову, что тот может быть только режиссером, подготовляющим актерский материал, то есть педагогом, но никогда, в отличие от Болеславского, не станет постановщиком, потому что не чувствует форму спектакля, Константин Сергеевич покинул зал.

Потрясенный, уязвленный, расстроенный Вахтангов обращал на нас свой большеглазый взор, исполненный горя и обиды.

- Почему он так определил? Откуда это видно, что я не могу быть постановщиком, объясните мне? Нет, я знаю, я чувствую форму, знаю,- настойчиво повторял он.

И не зря настаивал. Театральная форма была наиболее сильной стороной его таланта, недолго сверкавшего, но навсегда оставшегося в истории и в памяти людей.

Эта ошибка Станиславского, увы, не единственная, слава богу, не сгубила Вахтангова. Но в тот день нам нечем было его утешить - жизнь, казалось, непоправима, черна, кончена.

И все-таки, слившиеся за год тесной работы в нечто единое, целое, мы проявили мужество, упорство и, я бы сказала, отвагу - решили испросить разрешение Константина Сергеевича показать "Праздник мира" старшим актерам Художественного театра. И когда он внезапно согласился, не знаю, чего больше в нас было - счастья или испуга. Снова играть разгромленный спектакль, да еще кому - им, главным, не принимающим нас всерьез.

Гримировались молча - всю волю, все силы берегли для спектакля, для еще одного, следующего после "Гибели "Надежды" прыжка в неизвестное.

Начали. Мы с Поповой, моей матерью по пьесе, стоим за кулисами и слушаем, как на сцене исходит в бессмысленной ссоре семья Шольц. Но при этом слышим еще и мертвую тишину в зале. И не знаем, что она означает - острый интерес или полное его отсутствие. Потом я сама выхожу на сцену и уже перестаю понимать все происходящее вокруг.

Не помню, в какой счастливый миг мы осознали, что победили, что успех был полный, настоящий. Качалов говорил Константину Сергеевичу, что это один из лучших спектаклей, виденных им. Остальные "старики" его хором поддерживали, утверждая, что мы нашли подход к образам через его систему, что воздействуем на зрителей раскрытием глубоких человеческих страстей. И Станиславский сменил гнев на милость - разрешил играть на публике.

1981 г.

Открытие "Студии" Художественного театра

Вчера открылась "Студия" Художественного театра... Для открытия была поставлена пьеса Гауптмана "Праздник мира". Постановка и исполнение пьесы превосходные, напоминали первые шаги Художественного театра. Публика, переполнившая "Студию", с громадным, захватывающим интересом следила за ходом спектакля. Из исполнителей на первом плане г. г. Хмара, Сушкевич и Болеславский. На месте г-жи Дейкун, Попова. Поставлен "Праздник мира" г. Вахтанговым очень хорошо. Среди публики К. С. Станиславский, Вл. И. Немирович-Данченко и много представителей художественно-артистического мира.

"Русское слово",

1913, 16 ноября.

С. Кармин. "Студия" Станиславского

Официальным режиссером спектакля по афише значится г. Вахтангов, но, несомненно, что вся постановка пьесы проникнута духом К. С. Станиславского, следует его новой теории игры и отмечена принципами его нового художественного реализма.

"Театральная газета",

1913, 24 ноября.

Сергей Яблоновский. Студия Художественного театра. "Праздник мира"

Казенное здание против памятника Скобелеву, у подъезда вывеска портного и тут же, около, маленькая дощечка с надписью: "Студи я".

Около входа ни извозчиков, ни толпы - это потому, что зрительный зал на сто шестьдесят человек. Не зал, а большая комната, пол в ней приподнят амфитеатром, а подмостков нет никаких, и нет никакой линии, отделяющей сцену от зрителей. Когда занавес, серый, парусиновый, раздвинулся, мы с исполнителями в одной комнате. Шагнет он еще раз - будет рядом со мною, шагну я - буду рядом с ним.

И почти нет декораций.

Три стены и потолок - из серой, никем и ничем не расписанной парусины. Две двери, окно, занесенное снегом; железная печка, диван, стол и несколько стульев. Над дверьми и окном - оленьи рога. Лампа. Кажется, все. Только самое необходимое. Играет молодежь Художественного театра. Первый спектакль "Студии", на котором присутствует платная публика.

- Что же, это, так сказать, новый театр, дающий регулярные спектакли?- спрашиваю у Константина Сергеевича Станиславского.

- Нет, это - проба. Ищут, разучивают. Что более или менее удалось - покажут.

Раздвинулся занавес.

Я не знаю, может быть, это не искусство.

Ведь, говорят, что искусство должно заставлять нас приятно и спокойно волноваться.

Искусство - эстетика, утонченность; искусство - это всегда "нарочно", всегда несколько эффект, поза, всегда немножко нечестно.

А тут...

Взяли страшную пьесу Гауптмана "Праздник мира". Пьеса совсем не немецкая, потому что немец методичен, уравновешен, благовоспитан, а тут - наш, славянский, кромешный ад. Все в семье порядочные люди, и все любят друг друга, и все каждую секунду друг друга мучают, оскорбляют, издеваются друг над другом, нервы выматывают друг у друга. Кошмар, судорога, истерика, анатомический театр.

Может быть, и самая пьеса - не искусство: разве искусство бьет дубиной по голове? Разве искусство истязует? Здесь форменное истязание. Но если не искусство, то каким же образом автор залез и в мою, и в вашу душу, и в душу господина, который сидит направо от вас, и в душу госпожи, которая сидит слева?

Ведь это все он у нас взял, ведь это все мы, надломленные, искалеченные, несчастные (мученики и мучители в одно время).

Взяла молодежь Художественного театра эту пьесу и распластала в ней свои души.

Не знаю, обойдется ли им это даром. Знаю, что этого делать нельзя: себе дороже стоит.

Повторяю: не знаю, искусство ли это, но знаю, что много, много лет не переживал в театре ничего подобного тому, что пережил вчера в "Студии".

Пятнадцать лет назад в Москве состоялся спектакль любителей, который поразил Москву свежестью, необычайностью. Родился Художественный театр. Вчера в крошечном помещении молодежь, ученики и выученики, в продолжение трех актов держали зрителей в таком напряжении, в котором прекрасные, сложившиеся актеры могут держать только мгновениями. В течение вечера никто не кашлянул, не двинулся.

Владимир Иванович [Немирович-Данченко], вы говорили, что для того, чтобы актер мог проявить себя во всю силу, вам необходим Достоевский. Вы сделали чрезвычайно много, но, несмотря на помощь ваших прекрасных актеров и на многообразные средства сценического воздействия, вышел все-таки тяжелый, местами бледный, местами даже скучный спектакль {С. Яблоновский имеет в виду только что поставленный Немировичем-Данченко спектакль "Николай Ставрогин".}. Ваша превосходная сцена не дала и сотой доли того впечатления, которое Достоевский производит в чтении. А тут молодежь взяла тяжелую, может быть, нудную пьесу Гауптмана и сделала такую достоевщину, такой предел надрыва, что всем хотелось кричать, стонать и в то же время мы чувствовали, что надо иногда перед нами раскрыть наши болячки, повести нас по закоулкам наших окровавленных и гноящихся душ.

Искусство ли?

Но ведь если это достигнуто не криком, не размахиванием руками, не таращеньем глаз,- этого достигли совершенно необыкновенной простотой тона,- такой простотой, которая не достигалась и в Художественном театре, такой простотой, которая страшна и гораздо трудней какой угодно приподнятости.

Люди говорят тихо, буднично, а под этим спокойствием "хаос шевелится".

Бог с вами, господа! Я не знаю, как велики ваши таланты; я не знаю, что у вас ваше собственное, от бога, и что - от ваших мудрых учителей, но я знаю, что вчерашний спектакль был удивительным спектаклем, и я от всей души желаю, чтобы ваш огонь в будущем,- ведь вы все в будущем,- горел ярко, радостно, прекрасно...

"Русское слово",

1913, 16 ноября.

Сергей Глаголь. "Студия Художественного театра". "Праздник мира"

[...] Как сценический материал пьеса прекрасна. Она и все ее персонажи так же определенны и ярки, как в "Гибели "Надежды", кот