Добролюбов Николай Александрович - В мире Добролюбова

y">  

   Известно, что Добролюбов, уезжая из Нижнего Новгорода в Петербург, мечтал о литературной, журналистской работе. Свое право сотрудничать в некрасовском журнале он должен был завоевать. Его "соперниками" были, помимо Чернышевского, А. Н. Пыпин, обеспечивавший с конца 1856 года большую часть "Библиографии" журнала, отчасти М. Н. Лонгинов, тоже библиограф "Современника", позже разошедшийся с Некрасовым. Верх одержал, при поддержке Чернышевского и Некрасова, Добролюбов. Он угадал начало новой журнальной эпохи, способствовавшей рождению революционной ситуации в России, оценил значение революционной публицистики, в "самих мыслях" которой "заключается сила правды и убедительности" (I, 425). Некрасов увидел в Добролюбове талант публициста, журналиста, то, что он искал в современной литературе, к чему он был сам привязан. Некрасов замечал в одном из писем к А. В. Дружинину: "Не все же Старчевским да Краевским держать литературные вожжи, которые - что ни говори - у нас в руках журналистов" {Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем, т. X. М., 1952, с. 318.}. Некрасов точно уловил особенности литературного движения в России. Успехи русской литературы во многом определялись выдающейся деятельностью писателей-журналистов, литературной публицистикой: Сумароков, Новиков, Карамзин, Жуковский, Пушкин, Гоголь, Белинский...

   Добролюбов пришел в "Современник" в начале раскола его редакции, когда ощущался кризис так называемого "обязательного соглашения" между редакторами журнала и его ведущими постоянными сотрудниками (Тургеневым, Толстым, Григоровичем). "Должен я тебе сказать,- жаловался Некрасов Тургеневу,- что обязательный союз меня начинает тяготить, связывая мне руки: всякий чрезвычайный расход обращается в выгоду обязательных и в неизбежный убыток мне. А теперь эти чрезвычайные расходы неизбежны и избегать их - лучший способ зарезать журнал. Решаюсь ждать тебя и надеюсь, что ты мне поможешь устроить так, чтоб журнал не кувырнулся окончательно. Читай в "Современнике" "Критику", "Библиографию", "Современное обозрение", ты там найдешь местами страницы умные и даже блестящие: они принадлежат Добролюбову, человек очень даровитый" {Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем, т. X. М., 1952, с. 375.}. Приход Добролюбова в "Современник" для Некрасова - знамение времени, он совпадает с поворотным пунктом в истории журнала. Некрасов еще не видит всех последствий этого поворота, будущих тяжелых разрывов с прежними постоянными сотрудниками, особенно с Тургеневым. Однако выбор уже сделан, журнальная, общественная судьба Добролюбова практически решена.

  

  

   Материалистическая основа "реальной критики" Добролюбова не заглушала реального значения литературного дела. Литературное дело, литературную деятельность критик рассматривал в широком аспекте, сливая художественное слово и публицистику, доводя логику историко-литературных сочинений до злобы дня, оперируя жизненными фактами наравне с литературными (см. статьи "Деревенская жизнь помещика в старые годы", "Что такое обломовщина?" и др.). Больше того, "реальная" литература воспитывала Добролюбова, его революционный дух. Некрасов-поэт - один из наиболее цитируемых в статьях и Письмах Добролюбова. Цитируются чаще всего сатирические вещи. Поэзия Некрасова 40 - начала 50-х гг. включается в сатирическое русло как главенствующее, по мнению Добролюбова, в русской литературе. "Никогда не замирало у нас это направление,- пишет Добролюбов еще в студенческие свои годы,- и во всем, что есть лучшего в нашей словесности, от первых народных песен до произведений Гоголя и стихотворений Некрасова, видим мы эту иронию, то наивно-открытую, то лукаво-спокойную, то сдержанно-желчную" (I, 187). К этой характеристике подходят многие стихотворения поэта. В каждом значительном произведении есть названные и неназванные оттенки иронии. "Современная ода" (1845), "Тройка" (1846), "Нравственный человек" (1847), "Вино" (1848), "Новый год" (1851), "Блажен незлобивый поэт..." (1852), "Филантроп" (1853), "Извозчик" (1855), "Поэт и гражданин" (1856). Все эти и другие сатирические стихотворения вошли в сборник произведений поэта 1856 года, вызвавший целую бурю в читательских и цензурных кругах.

   Добролюбов нередко перефразирует стихи Некрасова, делает их элементом своего стиля - стихи из "Поэта и гражданина" (I, 365), "Филантропа" (II, 65), "Нравственного человека" (II, 212) и др. Не без влияния "Нравственного человека" (с ироническим рефреном: "Живя согласно с строгою моралью, Я никому не сделал в жизни зла...) написаны Добролюбовым стихотворения "Когда среди зимы холодной...", (1856), "Сила слова" ("Моралист красноречивый...", 1857). В них - изображение "героев" "прогресса" с барскими замашками либералов-пустословов, незадачливых обличителей:

  

   Говорил о цели жизни,

   О достоинстве людей,

   Грозно сыпал укоризны

   Против роскоши детей...

   ("Сила слова")

  

   Оба произведения были включены в подборку стихов Добролюбова, опубликованных по настоянию Некрасова в "Современнике" (1858, No 9).

   "Превосходными" назвал Добролюбов стихотворения Некрасова, появившиеся в августовской книжке "Современника" за 1856 год,- "Секрет. Опыт современной баллады", "Сознание" ("Праздник жизни - молодости годы..."), "Как ты кротка, как ты послушна...). В первом - сатирическое изображение конца "скупца", "коршуна", уроков его "воровской жизни": "Но брат поднимает на брата Преступную руку свою..." Второе стихотворение созвучно было "сознанию" Добролюбова с первых же строк:

  

   Праздник жизни - молодости годы -

   Я убил под тяжестью труда

   И поэтом, баловнем свободы,

   Другом лени - не был никогда.

  

   В этих стихах выражено сознание поэта-разночинца, его трудного, необычного вхождения в литературу, в литературное дело. Близки Добролюбову и стихи, передающие особенное "мстительное чувство" поэта, его особенную любовь: "Та любовь, что добрых прославляет, Что клеймит злодея и глупца..."

   Через пять лет Некрасов об этом же скажет в речи на похоронах Добролюбова: "Бедное детство, в доме бедного священника; бедное, полуголодное ученье; потом четыре года лихорадочного неутомимого труда..." {Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем, т. XII, с. 289.} Стихотворение Некрасова, его первое слово по поводу смерти Добролюбова, затем его же автобиографические записки с повторением мотива "тяжести труда", полуголодного существования ("Уму непостижимо, сколько я работал, полагаю, не преувеличу, если скажу, что в несколько лет исполнил до двухсот печатных листов журнальной работы..." {Там же, с. 23.}) рисуют типичную судьбу литератора, пробивающегося через различные мытарства на литературное и общественное поприще. Жизненные пути Добролюбова и Некрасова, их "социальное положение" в их сознании оказались взаимосвязанными.

   Третье стихотворение - не ироническое - о метаморфозе человеческих отношений, о парадоксах любви - мотив не чуждый лирике Добролюбова, В ней все чаще и чаще возникают лирические сюжеты, родственные поэзии Некрасова: образ падшей женщины, тема свободной любви, гражданского брака ("Тоской бесстрастия томимый...", "Ты меня полюбила так нежно...", "Рефлексия"). С упомянутым некрасовским стихотворением непосредственно перекликается стихотворение Добролюбова начала 1857 года "Я пришел к тебе, сгорая страстью...":

  

   Я пришел к тебе, сгорая страстью,

   Для восторгов неги и любви...

   Но тобой был встречен без участья,

   И погас огонь в моей крови.

  

   Это первая фаза. Следующая, прямо противоположная:

  

   Но с улыбкой нежною и ясной

   Ты сказала: "Завтра ты придешь?.."

   И призыв ласкающий и страстный

   Бросил в краску вдруг меня и в дрожь...

  

   Я приду, приду, о друг мой милый,

   Для восторгов неги и любви...

   Голос твой какой-то чудной силой

   Вновь огонь зажег в моей крови.

  

   Ситуация, поэтически высказанная Добролюбовым, конечно, банальная. Некрасовское стихотворение глубже, философичнее, что подсказывает и его концовка:

  

   Так солнце осени - без туч

   Стоит, не грея, на лазури,

   А летом и сквозь сумрак бури

   Бросает животворный луч...

  

   Однако сам мотив женского сиюминутного перевоплощения явно зависим от некрасовской антитезы.

   В дневнике 1857 года Добролюбов в духе своей критики сопоставил лирическую традицию Лермонтова, Кольцова, Некрасова и лирику Гейне. Приведем эту запись, датированную 30 января того года: "Несколько дней уже я ношусь с Гейне и все восхищаюсь им. Ни один поэт еще никогда не производил на меня такого полного, глубокого, сердечного впечатления. Лермонтова, Кольцова и Некрасова читал я с сочувствием; но это было, во-первых, скорее согласие, нежели сочувствие, и, во-вторых, там возбуждались все отрицательные... чувства, желчь разливалась, кровь кипела враждой и злобой, сердце поворачивалось от негодования и тоскливого, бессильного бешенства: таково было общее впечатление. Гейне не то: чтение его как-то расширяет мир души, его песнь отдается в сердце сладкой, тихой, задумчивой тоской... У Гейне есть и... страшные, иронически-отчаянные, насмешливо-безотрадные пьесы... Но теперь не эти пьесы особенно поразили меня. Теперь с особенным, мучительным наслаждением читал и перечитывал я "Intermezzo". Верно, и мне пришла серьезно пора жизни - полной, живой, с любовью и отчаянием, со всеми ее радостями и горестями" (VIII, 553). Добролюбов живет не только иронией; разные порывы души, любовь и отчаяние, вырываются одновременно. В другое время Добролюбов сетовал на то, что многие его знакомые видели в нем лишь "сурового критика" и "расторопного журналиста", а он бы хотел быть и "юным котенком, желающим прыгать и ластиться" (IX, 400).

   Естественно, лирика Некрасова воспринимается все шире и разностороннее, без противопоставления лирических и обличительных мотивов. Пример - скрытая и прямая цитация поэмы "Саша". В одном случае (в письме к товарищу по Нижегородской семинарии В. В. Лаврскому) к слову пришелся первый стих из концовки поэмы:

  

   Эх! говорю я хитро, непонятно!

   Знайте и верьте, друзья: благодатна

  

   Всякая буря душе молодой -

   Зреет и крепнет душа под грозой...

  

   Первый стих - часть лирического обращения к читателю, оправдание метафорического стиля, во многом традиционного для поэзии, для Некрасова (см. его стихотворение "Сеятелям"). Добролюбов, объясняя свое быстрое вступление "в жизнь", под влиянием семейных несчастий и общественных событий пишет В. В. Лаврскому 3 августа 1856 года: "Я нашел в себе силы помириться с своей личною участью: наслаждения труда заменили мне былые наслаждения лени, приобретения мысли - увлечения сердца, любовь человеческая - любовь родственную... Не знаю, не покажется ли Вам, что "говорю я хитро, непонятно"; может быть, мои простые слова противоречат Вашей метафизической фразеологии" (IX, 252). Некрасовский стих помогает Добролюбову парировать метафизическое словопрение своего оппонента. Добролюбов сохраняет игривый, полуиронический тон стиха, не считает нужным пояснять истины, вполне понятные, естественные как для круга Добролюбова, так и Некрасова.

   В другом случае (в рецензии на "Сборник, издаваемый студентами императорского С.-Петербургского университета", 1857) Добролюбов вкладывает стих Некрасова в письменную речь дамы-благотворительницы, "любительницы просвещения": "...захочет молодое поколение и в будущих спутницах своих найти достойных сотрудниц, потому что ведь дело веков поправлять нелегко..." (II, 95). У Некрасова в "Саше":

  

   В наши великие, трудные дни

   Книги не шутка: укажут они

   Все недостойное, дикое, злое,

   Но не дадут они сил на благое,

  

   Но не научат любить глубоко...

   Дело веков поправлять нелегко!

  

   Цитируемый стих заключает утверждение, чей-то голос, об относительной пользе просвещения. Голос этот в поэме скорее дискуссионный, чем авторский. Авторская позиция сильнее выражена в концовке произведения. Добролюбов придает ему либеральную окраску, вносит свой нюанс в интерпретацию поэмы. Некрасовское произведение в известной степени подготовило острую литературно-политическую трактовку проблемы "лишнего человека" в условиях начала революционной ситуации. В статье "Что такое обломовщина?" цитаты из "Саши", касающиеся "деятельности" Льва Агарина, "современного героя", предлагают родовую характеристику "лишних людей", подчеркивают их типическую сущность. Слова Агарина вкладываются в уста Обломова: "...и хотя он не рыщет по свету за исполинским делом, но все-таки мечтает о всемирной деятельности, все-таки с презрением смотрит на чернорабочих и с жаром говорит:

  

   Нет, я души не растрачу моей

   На муравьиной работе людей..." (IV, 392).

  

   И в том же, 1859 году, когда написана статья об обломовщине, Добролюбов решительно рекомендует отрывки из "Саши" в книгу для детского чтения вместе со стихотворениями Некрасова "Школьник", "Несжатая полоса", "Внимая ужасам войны" (см. IV, 355). Сатирическое, ироническое в поэме не противоречит в памяти Добролюбова ее лирическим началам.

  

  

   1859 год во многом поворотный в их взаимоотношениях, в их взаимодействиях. По возвращении из Старой Руссы, в августе 1858 года (история его возвращения, вмешательство Чернышевского в личную жизнь Добролюбова воспроизведено Чернышевским в его письме А. Н. Пыпину от 25 февраля 1878 года), Добролюбов по предложению Некрасова поселился в доме А. А. Краевского, где помещалась редакция "Современника". Отношения между ними стали еще более короткими. Добролюбов, по воспоминаниям Чернышевского, "обыкновенно приходил пить чай к Некрасову и, если имел досуг, оставался тут и завтракать. Вообще он проводил в комнатах Некрасова очень много времени, утром почти каждый день и вечером часто. Тут они вместе читали рукописи, просматривали корректуры, говорили о делах журнала..." {Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч., т. I, с. 725.}. Да и Добролюбов сам засвидетельствовал, что он большую часть времени тогда проводил на некрасовской половине. "Я живу с Некрасовым,- писал он М. И. Шемановскому,- в одном доме и почти в одной комнате" (IX, 325), К сожалению, мы не знаем и вряд ли узнаем подробности деловых и иных разговоров между Некрасовым и Добролюбовым. Просочилось немногое в их переписке. Некрасов пишет А. Н. Островскому в апреле 1860 г, по поводу пьесы драматурга "Старый друг лучше новых двух": "Мы с Добролюбовым ее прочли и нашли, что она великолепна - то есть вполне достойна Вашего дарования" {Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем, т. X, с. 416.}. Возникали и споры. В эти моменты обе стороны, видимо, делились своими соображениями с Чернышевским, а тот невольно должен был как арбитр помогать в решении спорных вопросов. В упомянутом уже письме к А. Н. Пыпину он, занимая место несколько постороннего, но зато объективного наблюдателя, сообщал: "Но что пишет он (Добролюбов,- Г. К.), я не знал. Статей его я никогда не читал. Я всегда только говорил Некрасову: "Все, что он написал, правда. И толковать об этом нечего". Скоро, впрочем, Некрасов подружился с Добролюбовым: они стали жить вместе. Что они делали, о чем они говорили,- мне было неизвестно. Я только всегда говорил одному о другом: "Вы не правы; он прав", а о чем был у них спор? Я не знал. По первому слову жалобы я решал: "Он прав, Вы неправы" {Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч., т. XV, с. 139.}.

   Чернышевский мог принять сторону Добролюбова в споре критика с Некрасовым из-за Елисея Колбасина. Е. Я. Колбасин, поклонник И. С. Тургенева, одно из его доверенных лиц по литературным делам, критик, беллетрист, историк литературы, активно сотрудничал в 1857-1859 годах в "Современнике". Его повести "Два зайца. Дневник армейского офицера" (1857), "Девичья кожа" (1858), "Сурков" (1858) отличались публицистичностью, обличительными мотивами. "Два зайца", по словам самого Колбасина, "восхитили" Некрасова и вызвали протест в среде военных {"Тургенев и круг "Современника". М.-Л., 1930, с. 343.}. Привлекли внимание читателей его "историко-критические характеристики" сатирика XVIII века, автора знаменитого "Письмовника" Н. Г. Курганова, автора сатиры "Дом сумасшедших" - А. Е. Воейкова. Однако в полемике по поводу обличительной литературы Колбасин занимал умеренную позицию, с иронией говорил о "русской публике", "до неистовства горделивой Щедриными и Селивановыми..." {Письмо Е. Я. Колбасина И. С. Тургеневу от 8 (20) апреля 1859 года. Рукописный отдел Института русской литературы АН СССР, No 5800. И. В. Селиванов - беллетрист либерального толка.}. Не случайно Добролюбов не принял книгу Е. Колбасина "Литературные деятели прежнего времени" (СПб., 1859), не находя у автора "особенно новых и смелых" взглядов (VI, 43-44). К тому же Добролюбов, намекая на покровительственное отношение к Колбасину Тургенева, обвинил Колбасина в воскрешении "моды иметь литературных милостивцев", в поощрении "литературного генеральства" {VI, 44-45).

   Конфликт Добролюбова с Елисеем Колбасиным был показателен для расхождений революционно-демократической и либеральной части редакции "Современника". Он проявлялся по разным поводам. Тогда же возник спор из-за рецензии на книгу С. В. Максимова "Год на севере" (СПб., 1859). Добролюбов пишет Некрасову (ориентировочно в конце 1859 года): "Я прочитал рецензию г. Колбасина на "Север" и, полагая, что Вы непременно хотите печатать творения его по части библиографии, возблагодарил свое упрямство, заставившее меня вычеркнуть свое имя из объявления о "Современнике". Посылаю Вам эту рецензию, дайте ее, если хотите, в типографию. Моя просьба состоит в одном: нельзя ли под ней подписать имя или хоть буквы Колбасина? А то найдутся люди, которые на меня же свалят все пошлости этого писателя, так как известно, что библиография всегда составляется мною..." (IX, 396). Некрасов отвечает Добролюбову: "Зачем же Вы на меня-то злитесь за то, что Колбасин пишет плохо. Я его взял на случай нашего отъезда и думал, что Вы ему внушите, чтоб он не пускался в рассуждения. Рецензию просто бросить да и Колбасина тоже" {Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем, т. X, с. 417.}.

   Другой спор, более известный, был вызван статьей Добролюбова "Когда же придет настоящий день?" в связи с романом Тургенева "Накануне" (1860). Статья Добролюбова потрясла даже редакцию "Современника". Это видно уже из письма Некрасова Чернышевскому от февраля 1860 года: "Я прочитал статью и отдал ее Тургеневу. Вы получите ее от него часу в 9-м сегодня. Я вымарал много, но иначе нельзя, по моему мнению. Припишите что-нибудь в конце...

   Бекетов заходил к Тургеневу и сказал ему, что он статью не пропустит, но это вздор - завтра мы к нему отправимся" {Там же, с. 413.}.

   Статья была острой, трудной для журнала не только по цензурным условиям. Она задевала Тургенева. Некрасов, да и цензор Бекетов были с ним в дружеских отношениях. Тургенев был душой круга "Современника" конца 40-х - начала 50-х годов. За Тургеневым стояли и П. В. Анненков, В. П. Боткин, Е. Я. Колбасин, отчасти А. В. Дружинин, М. В. Авдеев и другие нужные "Современнику" литераторы. Поэтому Некрасов, не задевая революционно-демократической сути статьи Добролюбова, видимо, стремился смягчить ее тон по отношению к Тургеневу. Некрасов очень дорожил сотрудничеством Тургенева в "Современнике". Он жил тургеневским миром образов, делал ставку на его новые произведения, не считаясь ни с какими условиями. Ожидая "Дворянское гнездо" Тургенева и сообщая ему о публикации Гончаровым "Обломова" в "Отечественных записках", Некрасов пишет: "...если ты будешь столь многомилостив, что отдашь нам свое новое произведение, то назначение цены будет зависеть от тебя. Деньги у нас есть, и во всяком случае ты должен получить с листа не менее гончаровского..." {Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем, т. X, с. 331.} Гонорар за "Дворянское гнездо" по сравнению с обычным был удвоен. И после фактического разрыва Некрасов еще надеялся на возвращение Тургенева в "Современник", считая случившееся не настолько серьезным, вызванным больше кознями либеральных друзей Тургенева. В какой-то степени так и было. Тот же Е. Колбасин, собираясь публично отчитать Добролюбова, подзадоривал одновременно и Тургенева {См. сб. "Проблемы истории общественной мысли и историографии", М., 1976, с. 123-124.}. Однако, как известно, причины раскола оказались более глубокими. Тургенев - выдающийся писатель современности, художник-реалист - и Тургенев-политик не могли быть совместимы. "Дело", к которому призывал Добролюбов, не захватывало Тургенева. Некрасов же желал "мирного сосуществования" двух противодействующих сторон. Симптоматичны его успокоительно-наставительные письма Добролюбову и Тургеневу. Добролюбову, 1 января 1861 года: "Что Тургенев на всех нас сердится, это неудивительно - его подбивают приятели, а он-таки способен смотреть чужими глазами. Вы его, однако, не задевайте, он ни в чем не выдерживает долго - и придет еще к нам (если уж очень больно не укусим), а в этом-то и будет Ваше торжество, да и лично мне не хотелось бы, чтоб в "Современнике" его трогали" {Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем, т. X, с. 438.}.

   И. С. Тургеневу, 15 января того же года: "Не могу думать, чтоб ты сердился на меня за то, что в "Современнике" появлялись вещи, которые могли тебе не нравиться. То есть не то, что относится там лично к тебе,- уверен, что тебя не развели бы с "Современником" и вещи более резкие о тебе собственно. Но ты мог рассердиться за приятелей и, может быть, иногда за принцип - и это чувство, скажу откровенно, могло быть несколько поддержано и усилено иными из друзей,- что ж, ты, может быть, и прав. Но я тут не виноват; поставь себя на мое место, ты увидишь, что с такими людьми, как Чернышевский и Добролюбов (людьми честными и самостоятельными, что бы ты ни думал и как бы сами они иногда ни промахивались),- сам бы ты так же действовал, т. е. давал бы им свободу высказываться на их собственный страх. Итак, мне думается, что и не за это ты отвернулся от меня. Прошу тебя думать, что я в сию минуту хлопочу не о "Современнике" и не из желания достать для него твою повесть - это как ты хочешь,- я хочу некоторого света относительно самого себя, и повторяю, что это письмо вынуждено неотступностью мысли о тебе. Это тебя насмешит, но ты мне в последнее время несколько ночей снился во сне" {Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем, т. X, с. 441-442.}.

   Защищая достоинство, общественную репутацию каждого действующего лица этого далеко не личного конфликта, Некрасов находит еще более высокую меру в оценке каждого поступка, не исключая своего поведения. Следует говорить не о наивности, не об иллюзиях Некрасова, а о его редакторской мудрости, проницательности, о понимании им необходимости для отечественной литературы, России слова и дела Добролюбова, Чернышевского, слова и дела Тургенева. После некрасовских строк утверждение Чернышевского, высказанное им в письме к А. Н. Пыпину, об одной правоте, правоте Добролюбова, должно восприниматься с некоторой поправкой.

   Редакционные отношения Некрасова и Добролюбова чаще всего приводили их к взаимопониманию, к взаимному доверию, а не одергиванию друг друга. Не редакционный диктат, а диалог. Он угадывается даже по одному письму, по одной какой-либо сохранившейся записке: "Библиографию по крестьянскому вопросу" точно не стоит печатать. Поправьте глупого враля Данилевского.- Узнав из Вашей записки, что дело - об "Ратклиффе" (поэма Г. Гейне в переводе А. Н. Плещеева.- Г. К.), я сейчас распечатал пакет к Вам Плещеева и "Ратклиффа" оставил у себя" {Там же, с. 406.}. В этой записке Некрасова Добролюбову речь идет в основном о содержании октябрьской книжки "Современника" за 1859 год. В записке явны отзвуки прежних разговоров, прикидок; в ней видно, как оперативно складывалось их общее редакционное мнение.

   Другой пример связан с публикацией материалов вокруг диспута между Н. И. Костомаровым и М. П. Погодиным о происхождении Руси. Поводом для диспута, проходившего 19 марта 1860 года в Петербургском университете, была статья Костомарова "О начале Руси", напечатанная во второй книжке "Современника" за 1860 год. "Современник" решил откликнуться на диспут еще "насмешливой статейкой", особенно в адрес Погодина, ярого сторонника "норманнского периода" русской истории и упоенного в то время либеральной гласностью. "Насмешливую статейку" для "Свистка" - "Наука и свистопляска" - написал Добролюбов. Неожиданно в "Современник" же захотел отдать свою статью, в ответ на костомаровскую, и Михаил Погодин. Некрасов узнал об этом из разговора с Костомаровым, о чем он пишет Чернышевскому: "Сейчас приехал ко мне Костомаров и объявил, что Погодин и свою статью (на которую костомаровская служит возражением) желает поместить в "Современнике" - обе будут до двух листов. "Да ведь у нас будет выходка против Погодина".- "Это ничего, я ему говорил - он сказал, что ведь подлецом они меня не назовут, а всё остальное - ничего".

   Ай да Михайло Петров!

   Я думаю взять и погодинскую, а смехоту все-таки напечатать, но из уважения к великодушию Михаила Петровича л" шить ее серьезной злости, если она туда забралась.

   Как Вы думаете? А мне кажется, дело-то получило трогательный вид" {Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем, т. X, с. 414.}.

   Однако второй номер "Современника", куда намечалась статья Погодина, выходил без "Свистка". Добролюбов по этому поводу был встревожен. "Напечатание статьи Погодина при отсутствии "Свистка",- пишет он Некрасову,- будет иметь такой вид: он нас публично облаял, мы испугались и, чтобы загладить свой грех, бросились к нему и выпросили статейку. Вероятно, он на такой оборот и рассчитывал. Поэтому я думаю, что напечатать его можно не иначе, как при смешной статейке, да и то с примечанием, что статья помещается по желанию Погодина" (IX, 411). Резонное пожелание Добролюбова было учтено. Статья Погодина ("Письмо г. Погодина г. Костомарову") была напечатана в мартовской книжке журнала с примечанием: "Узнав, что ответ г. Костомарова печатается в "Современнике", г. Погодин изъявил желание, чтоб и его "Письмо..." было помещено в нашем журнале. Имея в виду удобство наших читателей, заинтересованных ученым поединком, мы с удовольствием приняли предложение г. Погодина, и вот каким образом в "Современник" попала статья, заключающая в себе выходки на "Современник" же". "Наука и свистопляска" была опубликована следом в "Свистке", в этом же номере "Современника". "Насмешливое" послесловие к диспуту, к позиции Погодина было продолжено Некрасовым в его сатирическом стихотворении "Что поделывает наша внутренняя гласность?" ("Современник", 1860, No 12, "Свисток", No 6):

  

   Припомним: Михаил Петрович

   Звал Костомарова на бой;

   Но диспут вышел неудачен,-

   И, огорчен, уныл и мрачен,

   Молчит Погодин как немой!

  

   Некрасовская оценка диспута, поведения Погодина сливалась с добролюбовской.

  

  

   Так произошло редкое единение, разных по возрасту, по натуре, по образу жизни, по общественным связям людей - опытного журналиста, редактора авторитетнейшего журнала, признанного поэта и молодого критика, но уже ведущего сотрудника журнала, человека решительного, резкого, не признающего никаких авторитетов, общепринятых мнений. Ни о каком смешении характеров, взглядов не может быть и речи. Каждый сохраняет свое. И в то же время в их отношениях - особенная контактность, особенная взаимная восприимчивость, обеспокоенность судьбой другого. Из письма Добролюбова бывшему сокурснику по Главному педагогическому институту И. И. Бордюгову от 20 сентября 1859 года: "Милейший! Выучи наизусть и вели всем, кого знаешь, выучить "Песню Еремушке" Некрасова, напечатанную в сентябрьском "Современнике". Замени только слово истина - равенство, лютой подлости - угнетателям ... Помни и люби эти стихи: они дидактичны, если хочешь, но идут прямо к молодому сердцу, не совсем еще погрязшему в тине пошлости. Боже мой! Сколько великолепнейших вещей мог бы написать Некрасов, если бы его не давила цензура!.." (IX, 385).

   Поэзия Некрасова сохраняет свое огромное воздействие на Добролюбова. Политическая лирика поэта питает революционные идеи критика, расчищает путь к "делу", ведет к общественному прозрению. Критик был предельно требователен к себе и своим товарищам: "Полное нравственное расслабление, отвращение от борьбы, страсть к комфорту, если не материальному, то умственному и сердечному,- делает нас совершенно бесполезными коптителями неба, негодными ни на какую твердую и честную деятельность" (IX, 323).

   Из письма Некрасова Добролюбову, уехавшему на лечение за границу (письмо от 18 июля 1860 года): "Теперь докончу о деле, которое Вас особенно устрашает, о деньгах. Я, если б Вас меньше знал, то мог бы даже рассердиться. За кого же Вы нас принимаете? Я уже сам не раз говорил, что Ваше вступление в "Современник" принесло ему столько пользы (доказанной цифрою подписчиков в последние годы), что нам трудно и сосчитаться, и во всяком случае мы у Вас в долгу, а не Вы у нас". И в конце письма: "По-моему, любая из статей, которые Вы назвали, годится. Присылайте хоть все. Завтра пошлю вторую половину Вашего письма к Чернышевскому - он Вам напишет. Будьте здоровы" {Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем, т. X, с. 421, 422-423.}. На расстоянии можно сказать откровеннее, без стеснения, точнее. Вежливые взаимные комплименты в этом кругу вообще не были приняты. Их переписка предназначена для "внутреннего пользования". В письмах-исповедях с той и другой стороны много бытовых подробностей, сугубо интимных моментов; в них и взаимная поддержка, и взаимная требовательность. Из того же письма Некрасова: "Прежде всего отвечаю на Ваш вопрос: приезжать или оставаться? Оставаться за границей - вот мой ответ, а Вы при этом помните Ваши слова, следующие за вопросом: я положусь на ваше решение. Итак, это дело конченное. Я, признаться, думал, что оно кончено еще предыдущим моим письмом, где я положительно этот вопрос оставлял на Вашу волю,- да с Вами вдруг не решишь. Знаете, эта нерешительность происходит от болезненного состояния Ваших нерв; когда они развинтятся, то человек всему придает вдвое больше важности. Я это испытывал, и до готовности плакать у меня доходило, и от героических поступков был на шаг, или, лучше сказать, глупостей, и то задумывалось, что завтра представлялось не могущим забрести в голову. Как только такое пойдет в голову или слезы начнут подступать - надо сейчас успокоиться физически - лечь и полежать полчаса неподвижно, потом поесть, а если уж совсем не хочется, то книгу взять..." И далее: "Знаете, Добролюбов, что скверно - у меня нет никакой силенки делать дело, так что ж - все в карты? меня берет некоторый страх, и чувство гадливости проходит по мне, словно я гляжу на что-то скверное, а гляжу-то я на себя в эту минуту. Вот и мои нервы дошли до того, что надо лежать, а потом есть или читать. Прощайте" {Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем, т. X, с. 420, 422.}.

   Ответное письмо Добролюбова (23 августа) - целый трактат о человеческих характерах, о героическом и обыденном в человеческом поведении, о смысле жизни. В нем - отголоски петербургских споров ("Я пишу вам это без злости, а в спокойной уверенности...", "Вы мне прежде говорили, да и теперь пишете, что все перемалывается..."), полусерьезные, полушутливые мечтания: "Да знаете ли вы, что если б я в мои 24 года имел ваш жар, вашу решимость и отвагу да вашу крепость, я бы гораздо с большей уверенностью судил не только о своей собственной будущности, но и о судьбе хоть бы целого русского государства" (IX, 439).

   Письма обоих - доверительные и обостряющие ситуацию, задевающие за самолюбие. Некрасов как-то в письме к В. П. Боткину метко определил особенность своей дружеской переписки: "...но я пишу, чтоб поверить мое чувство чувством другого". "В деятельности писателя,- утверждал он тогда же,- не последнюю роль играет так называемое духовное сродство, которое существует между людьми, служащими одному делу, одним убеждениям" {Там же, с. 255.}. Судьба больного Добролюбова очень тревожит Некрасова. Его собственные испытания хандрой мучительны:

  

   ......одинокий, потерянный,

  

   Я как в пустыне стою.

   Гордо не кличет мой голос уверенный

  

   Душу родную мою.

   Нет ее в мире. Те дни миновалися.

  

   Как на призывы мои

   Чуткие сердцем друзья отзывалися,

  

   Слышалось слово любви.

  

   Разрыв с Тургеневым, с А. Я. Панаевой, долгое пребывание за границей Добролюбова - все бьет неотступно, сразу. Однако в той же переписке сильны волевые начала обоих собеседников, видна широта их взглядов, озабоченность настоящим делом. С демократизацией общественного движения менялся круг "Современника". Революционно-демократическое направление, которое придали журналу Некрасов, Чернышевский, Добролюбов, было необратимо, отвечало насущным потребностям России.

   С конца 1858 года усиливается влияние Добролюбова на все стороны издания "Современника". Отделы критики, библиографии, современных заметок объединяются в один - "Современное обозрение", в котором публицистическое начало оказывается ведущим, а отбор, группировка материалов особенно тщательны. "...Если в "Современнике" есть балласт,- пояснял Некрасов Н. В. Гербелю,- то он чаще и неизбежнее попадает в I отдел, а не во второй" {Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем, т. X, с. 415.}. В программе издания "Современника" на 1859 год Добролюбов определяет глобальные задачи журнала: "...противодействие всякой лжи, тьме и коснению, сочувствие всему, что ведет общество к просвещению, правде и действительному благоустройству..." (II, 472). К этому времени относятся принципиальные выступления критика против либеральной публицистики ("Литературные мелочи прошлого года", "Новый кодекс русской практической мудрости", "От Москвы до Лейпцига" и др.), образцы его действенного слова, призывающего к революционно-демократическим преобразованиям русского общества. В эти годы Добролюбовым выдвигается концепция реальной критики - выдающееся завоевание русской эстетики.

   С 1859 года стал издаваться "Свисток", сатирическое приложение к "Современнику", "душой" которого, по словам Некрасова, был Добролюбов. "Отсутствие "Свистка" всеми чувствуется,- пишет Некрасов Добролюбову в Италию зимой 1860 г.- В XII No, наконец, пустили "Свисток", который состоит: 1) Из небольшого вступления, написанного мной. 2) "Два графа". 3) Неаполитанские стихотворения. 4) "Что поделывает наша внутренняя гласность" (несколько выписок из газет) и еще две статейки; стихотворение Аполлона Капелькина ("Дики желанья мои") я тоже пустил тут. Появление "Свистка", видимо, утешило публику. Подписка из провинции валит исправно" {Там же, с. 432.}. Все названные материалы принадлежат Некрасову и Добролюбову. Некрасов настолько втянулся в издание "Свистка", что однажды заявил Чернышевскому, что будет "писать только для "Свистка" {Там же, с. 447.}.

   "Современник" содействовал быстро меняющейся политической обстановке в России, способствовал созреванию революционной ситуации. Некрасов, Чернышевский, Добролюбов, обладали превосходным чувством журнализма, знанием общественного настроения, чувством реальности в большом смысле этого слова. Как это получалось? Чисто интуитивно? Стихийно? Конечно нет. Интересны в этой связи наставления Добролюбова С. Т. Славутинскому, служившему в Рязани, по поводу его замысла "Провинциальных писем" для "Современника". Одобряя замысел, выделяя его основные содержательные моменты ("ход общественной жизни", "степень развития провинциального общества", "направление его интересов" и др.), Добролюбов пишет: "Об одном только я должен предупредить Вас: Некрасова испугал лирический тон Вашего первого письма, и он сказал, что это может идти как приступ к ряду писем (дайте в несколько сокращенном виде), но как отдельное письмо оно лишено всякого значения для читателя. Мне кажется, что это замечание справедливо. Провинциальное письмо должно, кажется, иметь в виду не только одну столицу, для которой неведомо и любопытно, пожалуй, и то, что в провинции люди хлеб едят и газеты читают, оно должно рассчитывать и на саму провинцию, для которой подобные общие сведения не нужны, а требуются такие заметки, которые бы отчасти раскрывали глаза провинциалам, давали им характеристику (а не просто описание) их жизни и выражали суждения, из самой жизни прямо почерпнутые и прямо к ней прилагаемые" (IX, 339). Такого же рода продиктованные самой жизнью редакционные требования Добролюбов излагает Славутинскому, касаясь его "Внутреннего обозрения", постоянного отдела "Современника": "Нет, Степан Тимофеевич, умоляю Вас, оставьте эти радужные вещи для слепца Каткова (редактора "Русского вестника".- Г. К.), новобрачного Феоктистова (либерального журналиста.- Г. К.), добросердечного (в деле ума) Леонтьева (профессора Московского университета.- Г. К.)...Пусть эти восторги современным движением явятся лучше в диссертации Рачинского о движении высших растений, нежели в обозрении "Современника". У нас другая задача, другая идея" (IX, 408).

   Советуясь со своими постоянными сотрудниками по программным вопросам, Некрасов пропускал через себя все журнальные темы, наводил авторов на материал, определял тенденции, форму подачи материала. В письмах Добролюбову: "Вот Вы читали Воскобойникова. Если напишете по поводу этой статейки, то теперь, впрочем, уже можно будет напечатать: времени столько прошло, что никто не примет этого за желание оправдаться. Пишите резче - всякая брань проходит хорошо; гонение на политические статьи и социалистические тенденции". "Статья очень хорошая ("Из Турина".- Г. К.). Присылайте чаще. "Современник" идет недурно, в сию минуту 6250 подписчиков; с Вами было бы больше - задирающего у нас выходит маловато" {Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем, т. X, 433, 447.}.

   Письмо Добролюбова "Из Турина" полемично, хлестко. Оно высмеивает туринских обывателей и буржуазных парламентариев, показывает подноготную "демократических" выборов, дает яркие портреты либерального проповедника и ренегата графа Кавура. Письмо задело многих читателей и по-своему - либеральную русскую прессу (см. негодующие отзывы о статье Добролюбова, приведенные в комментариях: VII, 549).

   Некрасов сам задавал тон, показывая пример "задиристости". Для "Свистка" им пишутся занозистые, захватывающие главные проблемы журнальной полемики сатирические вещи - "Мысли журналиста при чтении программы, обещающей не щадить литературных авторитетов" (1860), "Литературная травля, или Раздраженный библиограф" (1861), "Гимн "Времени", новому журналу, издаваемому М. Достоевским" (1861) и др. В каждой из них есть темы, образы, близкие к добролюбовской публицистике. Литературная маска раздраженного библиографа сродни литературной маске Конрада Лилиеншвагера или Аполлона Капелькина. Филиппики против "мальчишек" ("Дудышкин, Чернышевский, какой-то Бов, Громека! Один Андрей Краевский Похож на человека!"), преклонение перед именитыми "журналистами", пишущими и по-французски ("Де-Жеребцов, Мещерский, Де-Кокорев...") - и это перекликается с добролюбовской иронией. В шутливом "Гимне "Времени"..." есть назидательные стихи, касающиеся задач журнальной сатиры:

  

   Будь резким, но не будь бранчивым,

   За личной местью не гонись.

   Не называй "Свистка" трусливым

   И сам безмерно не гордись!

   Припомни ямбы Хомякова,

   Что гордость - грешная мечта,

   Припомни афоризм Пруткова

   Что все на свете - суета!

  

   Заботы по изданию "Современника", вызванные пребыванием Добролюбова за границей, невольно вызывают мысль о взаимной зависимости Добролюбова и Некрасова в журнальных делах. Возник редакционный альянс, в котором каждый считался с авторитетом другого и что-то подсказывал. Добролюбов пишет Некрасову 23 августа 1860 года: "Не умею Вам и сказать, как бы я рад был за Вас и за себя, если бы Вы за границу приехали. Только как же "Современник"-то? Он мне тоже близок и дорог. Как Вы с ним хотите распорядиться? В июле Вы уж и повести никакой не поместили, Карновичем отделались. Что за чепуху написал он о Гарибальди!! <...> Внутреннее обозрение, кажется, ухнуло. Не забудьте Славутинского: он ведь должен "Современнику" много <...> Да разыщите Грыцька (Г. P. Елисеева.- Г. К.) статью о "Русской правде"; за нее тоже деньги заплачены. А Федорова комедия? Тоже ведь заплачены... Все деньги и деньги" (IX, 441). Некрасов пишет Добролюбову в декабре 1860 года: &quo