Тургенев Иван Сергеевич - Письма (1831-1849)

nifique et ce style d'eglise simple et grandiose, dont elle possede le secret. La ceremonie funebre a du reste ete tres belle et tres touchante; - ce n'etait pas une ceremonie - c'etaient de veritables adieux adresses a un etre cheri. Il y avait beaucoup rie femmes dans l'eglise et beaucoup d'entr'elles pleuraient sous leur voile. L'{Далее зачеркнуто: orguo} orchestre a joue une Marche de Chopin, triste et gemissante; on a aussi execute un petit prelude de lui sur l'orgue qui aurait ete encore plus touchant, si l'organiste n'avait pas abuse du registre surnomme "de la voix humaine", qui n'est apres tout qu'une jonglerie indigne d'un instrument aussi imposant que l'orgue - et qui avec ses tremblottements chevrotants et nasillards - en fait de voix humaine, imite tout au plus celle d'une vieille femme³. A propos - votre article sur Chopin dans l'"Athenaeum" m'a fait beaucoup de plaisir; je crois qu'il est difficile d'etre a la fois plus sympathique et plus juste: c'est ainsi qu'il faut parler des morts⁴.

   Vous savez probablement qu'on s'occupe maintenant de monter "Les Huguenots" avec Roger⁵.- Il faut l'avouer - entre nous - Roger baisse a vue d'oeil; sa voix devient presque penible a entendre; elle est lourde, fatiguee; il ne peut plus chanter piano; les transitions d'une note a l'autre sont heurtees - sa voix est endolorie en un mot - comme les jambes d'un cheval qu'on a force - et qui ne peut plus marcher au pas {Далее зачеркнуто: Cependant il}. Il fera bien dans "Les Huguenots" - comparativement aux autres; et cependant - ce n'est certainement pas un grand acteur - malgre tout son aplomb et ses petits details de gestes et de jeu de physionomie-quelqu'un a compare sa maniere de jouer avec l'etalage d'un magazin de modes.

   Pour en revenir a Mme Viardot - je vous dirai que sa sante est tres bonne et qu'elle est in high spirits - d'une gaite active et reflechie - comme vous la connaissez.- Elle est en deuil maintenant; une des soeurs de Viardot est morte⁶.- Vous savez que Mme V<iardot> va a Berlin chanter "Le Prophete" pendant les mois d'avril et de mai⁷.- Nous avons lu avec elle a la campagne une grande partie de "Vanity Fair". C'est un bon ouvrage, vigoureux et sage, tres fin et tres original; mais pourquoi faut-il qu'a chaque instant l'auteur intervienne entre le lecteur et ses personnages - et se met a debiter avec une self-complacen-cy tout-a-fait senile des reflexions, qui pour la plupart sont aussi pauvres et plates, que {Далее зачеркнуто: le recit et} les caracteres sont traces de main de maitre.- Mr Thackeray est un esprit remarquable qui a vu beaucoup et loin - et qui a de belles qualites d'ecrivain; mais si son talent est grand - les habitudes de son talent sont petites et quelquefois maladives; il faut qu'il s'en defasse pour compter au rang, ou il est appele par les dons tres rares et tres harmonieux, qu'il a recu de la Nature.

   "Le Prophete" fait rage; - hier lundi - (je vous ecris un mardi.) - il m'a ete impossible de trouver la moindre place.- La vogue est decidement revenue a l'Opera.

   J'espere que nous aurons le plaisir de vous voir ici pendant l'hiver; nous comptons tous la-dessus.- Je vous remercie beaucoup de votre souvenir dans {Далее зачеркнуто: les} vos lettres a Mme Viardot; croyez que j'attache un grand prix a votre amitie - si vous me permettez d'employer ce mot.- Portez-vous bien et n'ayez pas trop de troubles; acceptez ce desir cordial et une bonne poignee de main de la part de

   Rue et Hotel de Port-Mahon, No 9.

  

  

   Шесть недель тому назад, любезный Краевский, послал я к Вам письмо, в котором излагал мое печальное положение и просил выслать мне 1000 руб.¹ - Ответа я от Вас до сих пор не получил никакого: вероятно, Вы сперва хотели обождать мою присылку. К сожаленью, я до сих пор еще ничего не успел кончить; но вот что я могу Вам предложить. На днях я прочел в одном письме гр<афа> Виельгорского (Матвея) весьма большие похвалы моему "Нахлебнику", которого в одном обществе прочел Щепкин². Граф прибавляет: "Cette piece n'a pas encore ete jouee". Стало быть, есть надежда, что ее дадут - и в таком случае позволят печатать.- Вот Вам и пожива. Но я наперед прошу, чтобы никаких важных изменений в этой комедии не было; лучше ее вовсе не печатать, чем напечатать изуродованную. Если Вы в надежде на эту возможность, а также вообще на мою литературную деятельность, решитесь мне выслать 1000 руб., я очень буду доволен, особенно если Вы не замешкаетесь. Я нахожусь в совершенной крайности. Вместе с высылкою (если Вы решитесь мне выслать деньги) напишите мне аккуратно - сколько я Вам остаюсь должен. Только повторяю - не мешкайте и решитесь тотчас: да или нет.

   Из того же письма я вижу, что моего "Холостяк?" дали на театре и что он заслужил un succes d'estime³.- Я другого не ожидал - и рад даже этому.- 2-й акт для сцены холоден. Мои петербургские приятели словно забыли о моем существованьи; хоть бы один мне строку написал.- Без писем, без журналов я совершенно отрезан от России: это очень мне тяжело - но горю помочь, видно, нечем. Никогда горох не отскакивал от стены так, как мои неотступные моленья от покрытых панцирями грудей моих приятелей. Дай бог им здоровья и надворного советиичества!

   Я оканчиваю "Дневник лишнего человека" и, как только кончу, вышлю Вам⁴.

   Убедительно прошу Вас дать мне ответ - какой хотите, положительный или отрицательный - только ответ, и в скором времени. Впрочем, желаю Вам всех возможных благ и остаюсь

   Мой адресе - Rue et Hotel du Port-Mahon, No 9.

  

   P. S. Я Вас просил о высылке одного экземпляра "Холостяка" - но, видно, это такая же невозможность, как обещанная Вами высылка "Отечественных) записок". Повторяю эту просьбу - хотя не надеюсь на исполнение! Меня мои знакомые не избаловали - нечего сказать!

  

  

   Сию минуту получил я Ваше письмо, любезный Краевский, с приложенными 300 р. сер.¹ - и немедленно отвечаю. Эти деньги решительно спасли меня от голодной смерти - и я намерен доказать Вам мою благодарность.- Во-первых, посылаю Вам переписанную треть "Дневника", вещи давно оконченной, но по непростительной моей лени и неряшеству до сих пор не переписанной вполне²; я Вам посылаю это для того, чтобы доказать Вам, что этот "Дневник" - не миф; над остальным я буду трудиться денно и нощно - и будь я Булгарин, если через две недели Вы не получите окончания, вместе с отчетом о "Пророке"³.- Что же касается до "Гувернантки" - то эта комедия совершенно отдельная от "Студента" - и на этот счет мне нужно попросить у вас извиненья.- Я позабыл, что обещал Вам "Студента" - и обещал его "Современнику"; но Вы через это ничего не потеряете,- потому что я Вам даю честное слово - не послать "Современнику" "Студента" ранее, чем Вам - "Гувернантку"⁴. "Студент" доведен до 4-го акта, "Гувернантка" до 3-го (обе комедии в пяти).- Вторично прошу у Вас извиненья - если по этому поводу возникнут недоразуменья. "Вечеринка" - точно окончена; но я не знаю, переписывать ли мне ее - потому что цензура наверное ее изуродует.- Вот точное и верное "положение дел". Порукой в моей деятельности может Вам послужить то обстоятельство, что мой разрыв с маменькой окончательно состоялся - и мне приходится зарабатывать свой насущный хлеб⁵. Вследствие этого Вы не будете пенять на меня - если я Вам скажу, что цена моему печатному листу - 200 р. асс. Я с "Современника" беру 50 р. сер.- а Вы сами знаете разницу между Вашим листом и листом "Современника". Стало быть я Вам должен не 610 р. 85 к. сер.- а вычтя 28 р. 577₂ к. (100 р.- по 25 за лист) - останется 582 р. 27 1/2 к. сереб. Сумма порядочная - но Вы увидите, как я ее скоро заработаю.- Ваши советы насчет моего возвращенья чрезвычайно дельны - и я очень Вам благодарен за ваше участие; впрочем, я и без того имел твердое намеренье вернуться весной. Пора - как Вы говорите⁶. В начале мая - я у Вас в кабинете⁷.

   За Ваше обещание насчет "О<течественных> з<аписок>" благодарю Вас. Надеюсь, что Вы здоровы и в духе - желаю Вам всех возможных благ. Я бы желал, чтобы "Дневник" Вам понравился: я его писал con amore.

  

   P. S. Пожалуйста, сохраните мои рукописи к моему приезду. Через две недели окончание "Дневника!".

  

  

   Вот Вам, любезный Краевский, половина моего обещания: письмо о "Пророке". На этот раз не я виноват, если не все исполнено; я только что оправился от довольно сильной простуды, которая заставила меня проваландаться целые 10 дней. Но я могу обещать Вам, что через неделю Вы получите окончание "Дневника"; к февральской книжке он поспеет¹. Не выставляйте даже начальной буквы моего имени под письмом о "Пророке": на то есть у меня особенные причины².

   Я буду работать - Вы увидите. Будьте здоровы - и вышлите мне "О<течественные> з<аписки>", если это не совсем невозможно.

  

  

  

  

   Родом я из дворян, от роду мне шестнадцатый год¹. Обучался в доме моих родителей: закону божию, языкам: российскому, латинскому, немецкому, французскому, английскому, арифметике, алгебре и геометрии, физике, истории и географии. Ныне, желая усовершенствоваться в высших науках, покорнейше прошу сие Правление, подвергнув меня надлежащему испытанию, включить в число своекошных студентов по Словесному отделению².

   При сем прилагаю свидетельство о моем рождении и крещении и копию с протокола Тульского дворянского депутатского собрания о дворянском происхождении. К сему прошению из дворян Иван Сергеев сын Тургенев руку приложил.

  

   1833 года.

   Августа 4 дня.

  

  

  

   Поступив в сей университет в число своекошных студентов по экзамену в октябре месяце 1833-го года¹; а как ныне имею желание поступить для слушания профессорских лекций в Санкт-Петербургский университет², то прошу оное Правление, уволив меня из университета, снабдить надлежащим о учении моем свидетельством, с возвращением представленных мною при вступлении документов. К сему прошению Иван Сергеев сын Тургенев руку приложил.

  

   Июня 14 дня 1834-го года.

  

  

  

  

   Поступив в 1833-м году в число своекошных студентов Московского университета для продолжения наук по Словесному факультету и быв в нынешнем году, после экзаменов, переведен из числа первогодичных студентов во второй курс¹, ныне имею желание поступить в число своекошных студентов Ст-Петербургского университета по Историко-филологическому факультету и покорнейше прошу Ваше превосходительство сделать о сем надлежащее распоряжение².

   При сем имею честь приложить свидетельство из депутатского дворянского собрания, свидетельство о рождении и крещении и аттестат, полученный мною от Правления Московского университета.

   1834-го года.

   Июля 18-го дня.

   Жительство имею на Шестилавочной, в доме Родионова.

   Приписка:

   Означенные в сем прошении документы обратно получены 2-го декабря 1837-го года.

  

  

  

  

   Пробыв год в Московском университете и выдержав надлежащий экзамен для перехода из первого курса во второй, в доказательство чего подан мною в правление Ст-Петербургского университета аттестат и надлежащие бумаги, прошу Ваше превосходительство позволить мне держать экзамен для вступления во второй курс Историко-филологического факультета.

  

   17 сентября 1834-го года.

   Жительство имею на Шестилавочной, в доме Родионова.

  

  

  

  

  

   Окончивши в прошлом 1836-м году курс университетского учения и желая более усовершенствоваться в науках посещением университетских лекций, на что я и получил от Вас изустное разрешение, прошу Ваше высокородие дозволить мне подвергнуться испытанию с студентами нынешнего курса для получения следующего мне аттестата¹.

  

  

  

  

   В истекшем 1838-м году, отправляясь я в чужие края из С.-Петербурга морем на пароходе под именем "Николай I", командуемом капитаном Шталем, в ночи 31-го (19) майя около одной мили от Травемюндского рейда близь Гроца Клюца неизвестно от чего тот пароход несчастным образом загорелся¹, и все пассажирские пожитки, сколько на оном было, сделались добычею огненного пламени, в том числе и мое имущество - выключая протчего из числа документов, выданная из Тульского дворянского депутатского собрания о происхождении моих предков господ Тургеневых и меня с протокола дворянской грамоты копия², а как без оной обойтиться мне невозможно, почему, объясня сие, Всеподданнейше прошу к сему, дабы Высочайшим Вашего императорского Величества Указом поведено было сие мое прошение в Тульском дворянском депутатском собрании принять и по вышеизъясненным мною обстоятельствам, о дворянском нашем происхождении учиня надлежащую справку, с сказанного протокола дворянской грамоты за должною того присутственного места скрепою благоволено бы было выдать копию, по всем оном сделать законное постановление мною сочиненному прошению.

   Всемилостивейший государь, прошу Вашего императорского Величества о сем моем прошении решение учинить. Октября ³ дня 1839-го года к поданию надлежит в Тульском дворянском депутатском собрании; прошение писал полковницы Варвары Петровны Тургеневой служитель Егор Дмитриев Хрусталев.

  

   Санктпетербургского Университета Кандидат Иван Сергеев сын Тургенев руку приложил; вышеупомянутую же копию для доставления верю получить отставному Гвардии штабс-ротмистру Николаю Николаевичу Тургеневу⁴. Жительство я имею в столичном городе С.-Петербурге.

  

  

  

  

   Желая получить степень магистра философии, покорнейше прошу Ваше превосходительство допустить меня к испытанию¹. При сем прилагаю копию с аттестата, выданного мне 10-го июля 1837-го года под No 1468-м Санкт-Петербургским университетом на степень кандидата².

   31-го марта 1842-го года.

  

  

  

  

   Желая поступить в Министерство внутренних дел и не имея в наличности диплома на звание кандидата философии, выданного мне здешним университетом, копию с которого я обязываюсь в скором времени представить¹, покорнейше прошу Ваше высокопревосходительство по случаю моего прошения приказать учинить следующее распоряжение².

   7-го января 1842-го {Так в подлиннике.} года.

   Жительство имею в С.-Петербурге,

   на Стремянной, в доме Гусева.

  

  

   Je prie le comptoir de Mr le Baron Stiegliz¹ d'adresser la moitie des deux mille roubles, que je lui fais parvenir, c'est a dire mille roubles assignats) a l'ordre de Mr Arnold Ruge a Dresde; les autres mille roubles devront etre envoyes a l'ordre de Mr Michel de Bacounine a Zurich². Je prie de meme le comptoir de remettre au porteur de ceci des secondes lettres de change, c'est a dire des copies des deux lettres de change, qu'on aura la bonte d'envoyer. En meme temps je crois de mon devoir de faire savoir au comptoir que je compte payer dans un tres court espace de temps 150 ecus avec les pour-cents que je dois a Mr Schickler de Berlin et 350 ecus que je dois a Mr l'Ambassadeur de Russie a Berlin³. Je n'ai pas donne de lettre de change a Mr l'Ambassadeur - mais j'en ai donne une a Mr Schickler, et je crois qu'elle se trouve au comptoir de Mr le Baron. Si c'est la le cas, je prie le comptoir de reteniu cette lettre de change pendant le peu de jours qui vont s'ecouler jusqu'au payement definitif.

   Ce 21 juillet v. s. 1843.

  

  

  

  

  

   Имея надобность, по внезапно усилившейся болезни моей матери, немедленно отправиться в Москву, честь имею просить Ваше высокопревосходительство разрешить выдачу мне отпуска на 28-и дневный срок¹.

   Санкт-Петербург, 12-го февраля 1844-го года.

  

  

   Вследствие полученного мною предписания, спешу уведомить 2-ое отделение департамента общих дел Министерства внутренних дел, что я немедленно отвечал его превосходительству тайному советнику барону Мейендорфу по поводу известного дела - излагая в моем письме твердое намерение в самоскорейшем времени удовлетворить всем требованиям¹.

   Санкт-Петербург.

   15-го февраля 1844-го года.

  

  

  

   Возвратившись из дарованного мне отпуска, честь имею представить выданный мне вид; причина же моей просрочки заключается в продолжительной болезни, препятствовавшей мне выехать из Москвы; в удостоверение чего прилагаю при сем свидетельство, выданное по просьбе моей г-м обер-полициймейстером московским¹. - Санкт-Петербург, мая 17-го дня 1844-го года.

  

  

  

  

  

   Получив на днях известие о внезапной болезни моей матери - а также и для устроения моих домашних дел, покорно прошу Ваше превосходительство уволить меня в отпуск в Москву на два месяца¹.

   Санкт-Петербург. 5-го февраля 1845-го года.

  

  

  

  

  

   Состоя в службе Вашего императорского величества при Министерстве внутренних дел, по слабости зрения не могу далее продолжать (своей) службы, по каковой причине всеподданнейше прошу.

   Дабы повелено было об увольнении меня в отставку сделать надлежащее распоряжение¹, снабдив меня о службе аттестатом и паспортом для прожития в России, для получения коих я имею - возвратиться в Санктпетербург по истечении срока дозволенному мне начальством отпуску в столичный город Москву. Апреля 3-ю дня 1845 года. К поданию надлежит в департамент общих дел Министерства внутренних дел. Прощение сие со слов просителя писал канцелярский служитель Василий Иванов сын Русов.

  

   прошению коллежский секретарь Иван Сергеев сын Тургенев руку приложил. Жительство имею в Москве, в Пречистенской части, в приходе Успения, что на Остоженке.

  

  

  

   Пять дней тому назад послано, по просьбе моей, от исправляющего должность Московского обер-полициймейстера в Департамент общих дел Министерства - отношение о том, что, по болезни, я не в состоянии выехать из Москвы¹; вчера же послана мною в тот же Департамент просьба об увольнении меня из службы; посему решаюсь прибегнуть к Вашему превосходительству с покорнейшею просьбою исходатайствовать мне отставку - и формулярный список о службе моей, а равно и вид на прожитие приказать оставить при Департаменте общих дел до возвращения моего в Санкт-Петербург, куда я прибуду тотчас по выздоровлении²;

   С совершенным уважением и таковою же преданностью, честь имею пребыть навсегда

   Москва. 4-го апреля 1845-го года.

  

  

  

  

   С немецкого:

  

   Дорогой Николай!

   Я не виноват, что долго молчал, я был болен, и мне на шею приставили двенадцать пьявок. Я прочел твое письмо к папеньке и пожалел тебя, что начало службы кажется тебе столь тяжелым¹. Будь здоров и бодр; всё будет хорошо. Пожалуй, маменька не поедет на этой неделе, так как погода отвратительна². До свидания. Остаюсь твой друг и брат

  

   P. S. Купи и пришли мне (деньги я вышлю) "Литературу" Вольфа в 1 томе³.

  

  

   С немецкого:

  

   Милостивая государыня,

   Когда Вы вчера рассказали мне о той удивительной ассоциации, которая возникла у Вас при созерцании мерцающего огня, когда Вы затем говорили о природе как о чем-то одушевленном, живом и под конец задали мне вопрос, понял ли я Вас,- я ответил на это утвердительно: но мне очень важно знать - действительно ли я понимаю это.- Эта тесная связь человеческого духа с природой - не случайно самое приятное, самое прекрасное, самое глубокое явление нашей жизни: только с духовным началом, с идеями может так глубоко сочетаться наш дух, наше мышление. Однако для того чтобы иметь возможность вступить в этот союз, надо быть таким же правдивым, как сама природа, чтобы каждый замысел природы, каждое ее движение претворились в человеческой душе непосредственно в сознательные мысли, в духовные образы.- Но и тот человек, который еще чужд истине, чувствует это; томление вечера, тихая самоуглубленность ночи, полная мысли радость утра сменяются в его груди: он создан из плоти и крови, он дышит, он видит; он не может избегнуть влияния природы; он не может всецело жить во лжи. Чем сильнее человек стремится к простоте истины, тем богаче и содержательнее будет его общение с природой - и как же может быть иначе, раз истина есть не что иное, как природа человека? Если стоять на этой точке зрения (а на этой точке зрении стоят многие люди) - как бесконечно сладостна - и горька - и радостна и в то же время тяжела жизнь! Пребываешь в постоянной борьбе - и никогда не можешь спастись при помощи отступления: надо довести всю борьбу до конца. Глубокий, прекрасный смысл природы вдруг откроется на мгновение кому-нибудь - и исчезнет: это предчувствия, которые, едва встрепенувшись в душе, тотчас же снова улетают; порою кажется: природа (а под природой я разумею весь живой дух, ставший плотью) хочет говорить - и вдруг она немеет и лежит перед нами мертва и молчалива; глубочайшая ночь окутывает всё кругом. То, что мы не живем в истине, так легко видеть! Стоит только выйти в открытое поле, в лес - и если, несмотря на всё радостное состояние души, чувствуешь всё же в сокровенной ее глубине какую-то сдавленность, внутреннюю скованность, которая появляется как раз в тот миг, когда природа овладевает человеком,- тогда узнаешь свои пределы, ту темь, которая не хочет исчезнуть в ярком свете самозабвенья, тогда скажешь себе: "Ты всё еще эгоист!". Но то, что можно, как Вы сказали вчера, освободиться от собственной личности и обрести ее вновь именно в духе, которому отдался ("чем всесторонее, тем индивидуальнее", - говорите Вы в "Гюндероде"¹),- это Вы нам доказали - или нет - Вы это осуществили - а мы созерцаем.- То, что Вы, наблюдая, как ветер относит пепел прочь от огня, думали о Гёте, и то, как Вы об этом думали,- не было, я в этом твердо убежден, сравнением: между Вашим созерцанием и Вашей мыслью не было разрыва; движение природы претворилось непосредственно в эту мысль: ибо как вся природа, вплоть до ее самых сокровенных колебаний, открыта для Вас, так и Ваш дух весь открыт для природы; как растения из земной почвы, вырастают Ваши мысли - это то же самораскрытие духа, который там как органический образ, здесь как мысль этого образа, как поросль души, заявляет о себе свету.- Таким должен был бы быть каждый человек: вместо того чтобы, как многие это делают, например при пении соловья, отдаваться безотчетному томлению, у людей должен быть в груди неиссякаемый родник мыслей, исполненных чувства любви - и так же многочисленны и бесконечны, как образы природы, должны быть образы мыслей, в ничтожнейшем и величайшем божественны, просты, как слово природы, которое есть "бог",- то спокойны и сдержанны, как глубокая долина при восходе солнца,- то безудержны и дики, как буря,- то богаты и многообразны, как звук. Быть единым и бесконечно различным в себе - разве это не чудо? Природа - единое чудо и целый мир чудес: таким же должен быть каждый человек - таков он и есть; и что он именно таков, открыли нам великие люди всех времен. Разве напрасно мы люди? Разве напрасно всё духовное в природе соединилось в одну светлую точку, которая называется "Я"?² Чем была бы природа без нас, - чем были бы мы без природы? И то и другое немыслимо! Что Вы счастливы и будете счастливы, что Вы простосердечны и свободны - порукой тому является для нас Ваша любовь, да - Ваше сочувствие природе, которая скорбит, покинутая людьми: поэтому-то она была с Вами откровенна, говорила с Вами, раскрыла Вам всю свою жизнь - и свою скорбь,- как тот ручей, которому Вы однажды крикнули: "Дитя! почему ты плачешь? чего тебе недостает?" - когда он так робко бормотал в камышах³. Поэтому Вы никогда не описывали природу: я сказал бы - природа под Вашим пером претворялась в слова; что означает это слово, что содержится в нем божественного, что называется искусством, формой - этому Вы нас первая научили.- Поверите ли Вы - я хочу отдать себе отчет в том счастье, которое испытываю, когда читаю Вас: мне отпущено небом так много способности самозабвения, что я могу совсем позабыть себя; не знаю сам, справедливо ли это, что я только что написал, да и не хочу этого знать; счастье говорит моими устами - и я даю волю ему говорить.- Когда мне по хватает слова, когда мне в нем отказано, то для меня не существует и приводы, потому что слово - природа духа, мысли. Но внутренне я ощущаю полноту жизни: у меня предчувствие счастья, на которое я имею право,- счастья истины. Я нашел подходящее слово: между Вами и природой нет границы; в обоих живет один и тот же бог, который в Вас сознает себя как мысль, как откровение; велик ли он? Как Вы можете это знать, выразить? Мыслит ли сам бог себя великим? Как Вы сказали вчера: разве мысль - владение, собственность? Каждый из нас - не орудие ли, а слово изреченное - не речь ли бога, смысл которой раскрывается Вам при посредстве радостного чуда? Поверьте только - Вы всегда правы, что бы ни говорили люди: через простое соприкосновение с истиной открывается в каждом отношении, в каждом деянии - истинное, идея. То, чего не хотят признать, что пугает черствых сердцем,- всё же мы вынуждены признать: "Кто простосердечен - тот хорош, и свободен, и блажен - и мудр" - и всё это не заслужи но самое простое - и должно было бы быть самым обыкновенным, повседневным.

  

  

   С французского:

  

   Нет ли у вас намерения отправиться завтра на Воробьевы горы¹? Разрешите ли вы мне сопровождать вас? Каким образом и в котором часу вы поедете туда? Я бы устно задал вам эти вопросы нынче вечером, но боюсь, как бы святые Екатерины не похитили вас у нас грешных².

   Если увидите м-ль Екатерину Васильчикову, которая <?> <...> {Далее угол листа с текстом оборван.}³

  

   На обороте:

  

  

  

   С французского:

  

   Дорогой господин Виардо,

   Я только что от Зиновьева. Вот что он сообщил мне по поводу этой охоты: к четырем часам надо быть готовым и уже отобедать; косули будут несомненно, лоси тоже, но не в таком количестве. Хотите, приезжайте ко мне в охотничьем снаряжении к половине третьего? Вы бы пообедали у меня, а потом отправились. За нами будут присланы сани. Должен вас предупредить, что эта охота обойдется нам не дороже 40 руб. асс. с человека и что мы вернемся завтра к семи часам вечера. Не забудьте захватить с собой подушку, потому что мы едем не в усадьбу Зиновьева, а в одно из его поместий. И, пожалуйста, не стесняйтесь. Бели вы не можете или не хотите ехать, так и не делайте этого. Мне нет нужды говорить, что все мы будем очень рады поохотиться вместе с вами¹.

   Итак, приветствую вас и до свидания. "Che quereis Panchito"² неотступно преследует меня со вчерашнего вечера. Это - прелестная вещь, а ваша жена было бы неверно сказать - величайшая, она, по моему мнению, единственная певица в дольнем мире³.

   Суббота.

  

   На обороте:

  

  

   С французского:

   Всего четыре дня как я вернулся из Москвы, моя добрая и дорогая госпожа Виардо, и, пользуясь тем, что Евгений уделил мне немного места в своем письме, напоминаю вам о себе. Мое пребывание в Москве было не из самых приятных, воспаление легких заперло меня в комнате на целых два месяца и т. д., но вот, наконец, я возвратился.

   С большим удовольствием узнал я из "Allgemeine Theater-Zcitung"¹, что вы приехали в Вену в добром здравии, и надеюсь, что после отдыха во Франции вы вернетесь к нам в таком же состоянии. Вы вернетесь к нам, не правда ли? Верный вам город Петербург с нетерпением ждет вас², судите же сами, что должны чувствовать ваши близкие, преданные вам люди, ваша старая гвардия³. Я всех их вновь повидал, мы беседовали, или, как выражается Пиццо, "злословили на ваш счет". Не скажу, что мы вспоминали о множестве вещей, поскольку мы ничего не забыли; но мы доставили себе удовольствие повторить их друг другу. Особенно много я болтал с Пиццо; он благородный, честный малый, искренне привязанный к вам. Я заставил его петь до полной потери голоса всё: и последнюю сцену "Ромео"⁴, и "Stadt" {"Город" (нем.).}⁵, и "Ya se ha muerto" {"Она уже мертва" (исп.).}⁶. Кстати, известно ли вам, что я на вас в обиде: вы ведь так ничего и не спели мне из вашего "Альбома"⁷. А известно ли вам, что в этом альбоме есть замечательные вещи? Например, "Часовня" или же "Мрак и свет", но особенно "Прощайте, ясные дни"; всё это проникнуто страстной печалью, мрачной и нежной, заставляющей вас трепетать и плакать; и при этом - какая правдивость выражения! Я имел возможность судить об этом. Пиццо уезжает в Вену 27-го этого месяца, а я остаюсь здесь... Что до моих планов отправиться в путешествие... об этом нечего больше и думать. Через полтора месяца вы будете во Франции; я заранее радуюсь той радости, которую вы испытаете при свидании с вашей матушкой, с вашим ребенком⁸, со всеми вашими добрыми знакомыми, но, если когда-нибудь мысль ваша перенесется на Север, не правда ли, вы не станете опасаться, как это могло быть перед вашей первой поездкой, что не найдете здесь искренних и верных друзей? Должен вам сказать, что вы оставили здесь о себе глубокую память; о вас говорят, вас любят, за исключением м-ль Волковой, вашего заклятого врага, но в утешение спешу сообщить, что ее брат, г-н Каламбур, изволит относиться к вам благосклонно... В Большом театре не осталось ни одного свободного места.

   Лето я проведу в окрестностях Петербурга⁹: буду охотиться с утра до вечера. Так хорошо целый день быть среди полей: там можно мечтать в свое удовольствие, а ведь вы знаете, что от природы я немного мечтатель. Кстати об охоте - я надеюсь, что Виардо в этом сильно преуспел. Если мое письмо застанет его в Вене, передайте ему от меня тысячу добрых пожеланий и попросите его черкнуть мне пару слов, которые можно адресовать просто в Министерство внутренних дел на мое имя¹⁰. Я попросил Пиццолато сообщить мне, когда он будет в Вене, что у вас нового. Я хотел заглянуть в наши милые комнатки, но теперь там кто-то живет. Извините, что я говорю вам обо всем этом. Но что поделаешь? Наш брат голодающий питается воспоминаниями.

   Итак, прощайте или, лучше, до свиданья. Будьте счастливы. Право же, когда я обращаю к вам это слово, мне нечего к нему прибавить, ибо я говорю его от всего сердца и говорю его часто, потому что мне кажется, что такие пожелания должны исполняться. Прощайте же еще раз и позвольте пожать вам руку, как в былое в