Тургенев Иван Сергеевич - Письма (1831-1849)

С некоторых дней так на дворе тепло, что нынче 12 1/2 градусов тепла.

   Середа, 1-го апреля. Обманывал, был обманут, смеялся над обманутыми я в этот день. Утром, как я готовился, Николенька мне принес свернутую бумажку и сказал: "Вот письмо". Я развернул: ничего не было. Я пошел к г-ну Мейеру и сказал, что к нему пришел слуга г-на Владимирова; он вскочил, никого не было. Но всего лучное обманут был Серело. Мы согласились с Никанором к написали старинным почерком:

   "Милостивый государь!

   Извещаю Вас о смерти Вашей любезной матушки Васильевной. Как Николаю Николаевичу нет времени, то он приказал мне написать.

   Из Спасской домовой конторы".

   Намазали печать и отдали Сереже. Тут-то начались вздохи, слезы и бог знает что; наконец, его разуверили. Были нынче из учителей: рисовальный и г-н Дубенский.

   1-ое. Стихи:

  

   Или, по топким берегам,

   В траве высокой, в чаще леса

   Рассыпавшись, добычи ждут.

   Скалы свободы их приют,

   Но жизнь в аулах их бредет

   На костылях угрюмой лени...¹

  

   2-ое. География Турции. Да, знаешь ли, как в Турции добывают пенковые вещи? Эта пена находится в земле, бела, мягка, как воск, а по недельному подвержению солнечным лучам твердеет, желтеет, и выходят пенковые трубки.

   3-е. История. О франках.

   Четверг, 2-го апреля. Нынче был Валентин; ему хотели отказать, но он был и давал урок. После {Далее зачеркнуто; обеда} был г-н Платон Николаевич; он мне поставил "прекрасно".

   Вот наш урок:

   Из линий "а" и "в" и угла "к" составить треугольник и разобрать все случаи, коих для острых углов 3, для тупых 1 и для прямых 1.

   Кажется, легко, а очень трудно. После обеда был г-н Гардорф и наследник престола немецкого языка г-н Григориус. Ему показались наши переводы очень трудными, сочинение мое ему очень понравилось, задал нам уроки и уехал.

   Вот и журналу аминь.

   Много, много мне нынче тебе писать, дядя, в письме: первое и главное то, что мы еще до сих пор не получали писем от папаши², не оттого, что он не писал, но что почта до сих пор не приходила но причине скверной дороги. Теперь в Москве с большой части улиц подымается уж пыль, как проезжают. Река сошла, и пропасть человек сбирается смотреть на Каменном мосту, как огромные, льдины почти в половину реки летят, лезут, вдруг бух об аркаду и разрушаются с треском в малые льдины, другая через нее, третья, четвертая... Можно сказать об них:

  

   Глотают друг друга в бореньи воя,

   (льдины)

  (ю)

  (льдины) (не)

   Из моря рождается море другое {Вписанное над строкой дает иную редакцию; Из льдины рождаются льдины другие}³.

  

   Вот и другой стих: из льдин порождаются льдины другие. Этот моего сочинения.

   В будущую почту отвечай мне, пожалуста, особенно хоть только этот раз.

  

   P. S. Сережа тебе не хочет писать, говоря, что не знает, что писать. Николенька тебе пишет одни имена: "Фелькерцам, Скоба, ящик". Ответь на письмо. Особливо не забудь, я тебя прошу, последнего⁴.

  

  

   Милый, милый дядя!

   Я думал долго, как начать, наконец решился: я тебя невыразимо люблю, люблю до бесконеч<нос>ти, одним словом, нельзя и написать на бумаге то, что я чувствую. Шаркнет ли кто в передней/я лечу туда: не почтальон; вот уже неделя, как нет мне совершенных радостей - я не получаю ни слова, ни привета, ничего. Ах, дядя, ты это но чувствуешь: каждый раз получаешь письма и не отвечаешь. Напиши мне хоть в мамашином письме два слова - и я весел. Я тебя прошу не в первый раз: всякий раз ты {Далее зачеркнуто: ее} исполнял, исполни и эту просьбу. Когда я знаю о твоем здоровье, тогда веселее учусь, веселее играю, слаще сплю. Дядя, дядя, никогда я тебя не просил так усильно, нынче в первый раз. Ах, как бы я желал, чтоб с начала было б хорошо!

  

  

   Пятница, 3-го апреля. Утром встал я рано и дописал тебе письмо, потом готовился г-ну Дубле. Сочинение было - письмо. В риторике я учил начало "Генриады"¹ и знакомые стихи:

  

   Je chante ce heros qui regna sur la France

   Et par droit de conquete et par droit de naissance etc.

   На них есть музыка.

   После был Вивиенн.

   (В сию минуту я прочел твое письмо прошлого года, а мне казалось, что я читаю нынешнее письмо... Мне было так легко, так весело!)

   После обеда читал я Карамзина, потом был Дмитрий Никитич.

   1-ое. Стихи. Особенно мне понравились

  

   Смиренно отдал ты поклон

   Жилищу Вихря-Атамана;

   И из заветного стакана

   Его здоровье на Цымл

   Пил² etc.

  

   2-е. География. О азиатской Турции.

   Какие имена, не упомнишь: Кади-Киос, Гузуль-Гиссар, Эскиудар, Изниконмид, Кара-Гиссар, Диарбекр, Тарабазон, Бупир, Ваши и пр.

   3-е. История. О Италии, Испании, Британии и Восточной Римской империи.

   Мне поставили "отлично" по ревности и виду.

   Суббота, 4-го февраля³. Утром от 8-10 был - латинский учитель: толковал урок, написал очень хорошо, и начались рассуждения о медицине, о натуре, о философии; словом, г-н Щюровский есть философ. После него был Платон Николаевич и поправлял тетради арифметические. После обеда пошли мы гулять. Москва разлилась ужасно: в 1810-ом году была только ей подобна; льдины, бочки, бревна, крыши домов, горшки, ящики - всё летит по реке, которая с ужасным ревом клубится, бушует, стенает, вертится, взвивается, кипит. Она даже потопила улицу со стороны Кремля, не говоря о той стороне, которая потоплена.

   Воскресенье, 5-го февраля³. Всё было как обыкновенно, кроме одного: я купил чижа с самкой, снегиря с самкой, посадил их в садки. Но та птичка, прежняя, была удушена другою: они были двое самцов; самка чижа скоро вынесет яйца.

   Устал!

   Мне больше не о чем тебя просить. Но осведомиться хочу о твоем здоровье и как идут дела наши в Спасском.

   Да еще! Я вчера впервые почувствовал неизъяснимое волнение и переворот во всей внутренности, читая "Изменника" Бестужева: я принимался раза два его докончить - не мог. Я дрожал и едва дочитал до конца. Слова: "с судорожным движением открыл глаза, затекшие кровью..."⁴. Не могу дальше писать. Целую тысячу раз тебя и остаюсь твой тебя обожающий племянник

  

   Милый дядя!

   Как я обрадовался, когда получил твое письмо, милый дядя! Запрыгало у меня от радости сердце. Так я был рад! Ах, дядя, извини, что я тебе вчера так написал усильно: мне так хотелось твоего письма. Ах! если б у мепя были крылья, я б полетел туда и прижал бы тебя крепко, крепко к груди, расцеловал бы тебя... Но куда я зашел?.. Пора начать мой журнал.

  

  

   Вторник, 7-го декабря¹. Длан, длин, длан, длин, длан! - колокольчик разбудил меня; я встал и, одевшись, пошел вниз. Начал готовиться г-ну Дубле.

   Теперь я тебе опишу класс весь, как был.

   Пришел, сел и вынул из жилета тотчас конфет², дал нам по две, поправил перевязку на больном пальце и начал заниматься Сережею. После того Николенька прочел анализ, я также; он прочел композицию, я сделал то же. Из риторики не понравилось мне: она очень не по моему вкусу.

   (Тут пришла мамаша и сказала: "Дядя приедет к Святой!". Дядя! я был обрадован так, что прыгнул бы до потолка. Привези, пожалуйста, верховые лошади; моя была бы росту среднего, как Федорова лошадь; гнедая, вороненькая или рыжая, а если хочешь, серая, чтобы скоро бежала и не слишком борза. Вот какую я люблю.)

   После был Платон Николаевич: он не давал уроку и был всё при мамаше: она очень больна. После обеда был г-н Щюровский, учитель латинского и философии. Он занимался с нами, и я получил "очень хорошо".

   Середа, 8-го апреля. Утром был г-н Никто³.

   Мы списывали для папаши; а я для тебя и для папаши. От 10 до 12 мы готовились к Дмитрию Никитичу Дубенскому. Он приехал ровно в 1 час.

   1-oe. Стихи. Известные Державина:

  

   Алмазна сыплется гора

   C высот четыремя скалами;

   Жемчугу бездна и сребра

   Кипит внизу, бьет вверх буграми и пр.⁴

  

   О красоте их я не смею судить: но они мне кажутся превосходными.

   2-ое. История. Мы учили Восточную империю и аравитян.

   3-е. География. Кончили Турцию и начали Азию.

   За всё поставили мне "очень хорошо".

   После него был г-н Никто. Мы пошли гулять и пришли поздно.

   Я бы еще написал, да почта дожидается: я опоздал.

  

   Прощай, целую тебя тысячу раз и остаюсь

  

  

  

   Lieber Nicolas!

   Ich bin nicht schuldig, dass ich so lange geschwiegen habe, ich war krank und man hat mir zwolf Blutigel <an den> {В подлиннике: ans} Hais gesetzt. Ich habe dein<en> {В подлиннике; dein} Brief an Vater gelesen und habe dich beklagt, dass der Anfang des Dienstes dir so schwer sich zeigt¹. Sei gesund und munterj ailes wird gut gehen. Mutter fahrt vielleicht diese Woche nicht, denn das Wetter abominabel ist². Ade. Ich bleibe dein Freund und Brader

  

   P. S. Kaufe und schicke mir (das Geld werd' ich dir schicken) Wolfs "Litteratur" im 1 Band³.

  

  

  

   Сергей Михайлович,

   Так как Вы обещали нам приходить нас навещать, то мы надеемся, что Вы придете к нам сегодня откушать... Маменька Вас будет ожидать. Сделайте одолжение, скажите сему посланному Ваш ответ, который, я надеюсь - будет утвердительный.

   Сего 27-го ноября

   1836-го года.

   На обороте:

  

  

  

   Милостивый государь

   Александр Васильевич,

   Препровождая Вам мои первые, слабые опыты на поприще русской поэзии, я прошу Вас не думать, чтоб я имел малейшее желание их печатать - и если я прошу у Вас совета - то это единственно для того, чтобы узнать мнение Ваше о моих произведениях, мнение, которое я ценю очень высоко. Я колебался, должен ли я был послать драму, писанную мною 16 лет, мое первое произведение,- я столько вижу в ней недостатков, и вообще весь план ее мне теперь так не нравится, что если б я не надеялся на Вашу снисходительность - а главное - если б я не думал, что по первому шагу можно по крайней мере предузнать будущее, я бы никогда не решился бы Вам ее послать¹. С год тому назад я ее давал П. А. Плетневу - он мне повторил то, что я давно уж думал, что всё преувеличено, неверно, незрело... и если есть что-нибудь порядочное - то разве некоторые частности - очень немногочисленные². Считаю долгом заметить, что (Вы, конечно, это тотчас заметите) размер стихов очень неправилен. Переделывать их теперь не стоило труда - и я было хотел ее предать совершенному забвению - когда ближайшее знакомство с Вами побудило меня показать ее Вам. "Повесть старика" - недоконченная и вряд ли когда окончаемая поэма - писана в 1835-м году³. И наконец: "Наш век" - произведение, начатое в нынешнем году в половине февраля, в припадке злобной досады на деспотизм и монополию некоторых людей в нашей словесности⁴. Прошлый год был посвящен переводу - Шекспирова "Отелло" (который я не кончил - только до половины 2-го акта), "Короля Лира" (с большими пропусками) и "Манфреда". Первые два перевода мною истреблены - мне они казались слишком дурны после переводов Вронченки⁵, Панаева...⁶ Притом это было ложное направление - я совершенно не гожусь в переводчики. "Манфред" у меня не списан - оттого я и не посылаю его к Вам. Если то, что я Вам послал - покажется Вам не совершенно дурным - то если Вам будет угодно мне сказать, я Вам доставлю еще три маленькие конченые поэмы: "Штиль на море", "Фантасмагория в летнюю ночь" - и "Сон"⁷. Сверх того у меня около 100 мелких стихотворений - но всё не переписано - разбросано... "Наш век" - не кончен - я работаю теперь над ним. Впрочем, от Вашего решения будет зависеть, должен ли я продолжать. Еще одна просьба: не говорите об этом Петру Александровичу, я обещал ему - перед знакомством с Вами - доставить мои произведения - и до сих пор не исполнил обещания⁸. Мнения его, которые я, впрочем, очень уважаю - не сходятся с моими. Притом - я Вам скажу откровенно - при первом знакомстве с Вами я к Вам почувствовал неограниченную доверенность... И еще забыл Вам сказать - что мною в конце прошлого года начата драма, которой первый акт и весь план совершенно кончен; я надеюсь, по приезде моем из деревни - привезти ее уже конченную (в сентябре)⁹. Засим прошу у Вас снисходительности за смелость, которую я принял, Вас обеспокоить - и прошу Вас верить в те чувства уважения и совершенного почтения, с которыми я остаюсь,

   26-го марта 1837-го года.

  

  

   Вы, наверное, пеняете на меня, г-н Дестунис, что я так долго не шлю к Вам тетрадки Вашей¹ - но, узнавши причину, Вы, наверное, будете более снисходительны. На прошлой педеле меня дышлом каретным выкинуло из дрожек; я себе расшиб чашку и вывихнул плечо; благодаря бога, плечо мне тут же вправили и к колену приставили пиявки - что меня спасло. Я и теперь не могy ходить и нишу к Вам с постели. Впрочем как я надеюсь завтра встать, то пришлите мне, сделайте одолжение, Вашу 6-ую тетрадь, которую я Вам даю слово возвратить непременно к воскресению с благодарностью. Если Вас теперь дома нету - то приготовьте ее к 6 часам вечера - мой человек у Вас будет. Также прошу Вас назначить мне, до какого именно стиха Греффе толковал "Эдипа"² и что сделал Фрейтаг из Горация и Цицерона?

   1837-го года

   21 апреля.

  

   На обороте:

   Г-ну Дестунису.

  

   Господин Дестунис, я у Вас был и отдал там Вашу 6-ую тетрадь Ивановского; Вы бы меня очень обязали, если б приготовили 7-ую сегодня к 4 часам пополудни, которую я бы Вам к экзамену Греффе с благодарностью возвратил.

  

  

   Одна болезнь моя помешала мне, г-н Дестунис, доставить Вам Вашу тетрадь Ивановского; если она Вам очень нужна, то я ее тотчас пошлю к Вам - если же Вы можете повременить до завтрашнего утра - то я Вам буду очень обязан. Также - сделайте одолжение, пришлите программу Куторги¹, если она есть у Вас - она через Вас {Так в подлиннике.} к Вам возвратится.

   Вам преданный Иван Тургенев. 2-го майя 1837-го года.

  

   На обороте:

   A Monsieur Destounis.

  

  

   Не думайте, г-н Дестунис, что тетрадь была вчера не готовя; но мой знакомый, когда я к нему за ней зашел, не помнил, куда ее дел, и мы искали с час - не могли найти - что, как Вы поймете, было для меня чрезвычайно неприятно; я собирался к нему сейчас ехать - как он мне ее присылает - она у него как-то попала в ящик, где он никак не думал ее найти. Возвращаю Вам ее с благодарностью; маленькое же прибавление Вы получите сегодня же непременно - я его не успел списать. Также Вы меня очень обяжете, если можете доставить мне программу Ивановского, которую я вместе с тетрадкой Вам возвращу. Честь имею остаться

   Сего 5-го' майя

   1837-го года.

  

   На обороте:

  

  

   Милостивый государь

   Сергей Михайлович,

   Мне было бы душевно грустно, если б я мог подумать, что Вы мое продолжительное молчание, в котором я и не оправдываюсь, припишете чему-нибудь иному, как не моей врожденной лени и - также непривычке писать письма. Вы можете быть уверены, что то чувство искреннего уважения, которое я всегда имел к Вам, к покойной Алесандре Яковлевне¹, и то чувство братской дружбы и любви к незабвенному Мише² - никогда не перестанут обитать в моей душе. Вы, может быть, не забыли, что я нелицемерно разделял с Вами Вашу горесть - но до сих пор еще я не наполнил той пустоты, которую я ощущаю с самой кончины Миши - ou был мне другом в полном смысле слова, а друзей - так по крайней мере я думаю - не приобретают - нам дает их провидение. Я часто невольно мыслью переношусь и в прошедшее - и в Ваше теперешнее одиночество - дай Вам бог силу и твердость! Но перестанем об этом.

   К крайнему моему сожалению, я нахожусь в невозможности исполнить мое намерение пробыть с Вами несколько дней - поспешность, с которой я нахожусь вынужденным ехать в нашу деревню, лишает меня этого удовольствия. Надеюсь, однако ж, увидеть Вас здесь хотя несколько дней зимой,- я же завтра в 9 часов отправляюсь в дилижансе и через неделю должен быть уже в Спасском. Итак, простите, почтенный Сергей Михайлович; не забывайте меня, а я всегда вспоминаю об Вас с тем истинным уважением, которое я всегда к Вам питал. Еще одна просьба - может быть, в конце нынешнего года я решусь издать в свет нечто из моих трудов - позвольте мне посвятить их памяти моего бывшего друга³.

  

   P. S. Если Вам будет угодно меня удостоить Вашим ответом, мой адресе: Орловской губернии в город Мценск. Извините, что я пишу Вам на полулисте: по обычной рассеянности начал писать навыворот - окончив первую страницу, заметил свою ошибку, переписывать не хотелось - принужден был отрезать.

  

  

   Милостивый государь

   Александр Васильевич,

   Позвольте мне прибегнуть к Вашему посредничеству. Вам известно, что я нынешней весной подвергался испытанию для получения кандидатской степени и, как я мог судить из списков, довольно удачно¹. Оставался один экзамен из русской истории, отложенный до конца вакаций, по причине болезни жены профессора Устрялова. Я намеревался прибыть к 5-му сентябрю в Петербург и накануне отъезда, упав с дрожек, сломал себе руку. Это неожиданное происшествие заставило меня отложить отъезд мой на 6 недель; и потому покорнейше прошу Вас, если это будет иметь неблагоприятное влияние на получение диплома или вообще на экзамен, которому я еще не подвергался, замолвить обо мне слово в Совете. С сей же почтою отправляю донесение к г-ну ректору². Надеясь на благоволение, которое Вы мне всегда оказывали, смею думать, что Вы не оставите моей просьбы без внимания. Засим, с истинным чувством уважения и преданности, остаюсь

   13-го сентября 1837-го года.

   Мценский уезд.

  

  

  

   Милостивый государь

   Сергей Михайлович,

   Я только на днях узнал от Теплова, что Вы поручили мне комиссию, которую мне было очень приятно исполнить - и потому прошу Вас это замедление приписать одному моему cousin'у^l. Впрочем {Далее зачеркнуто: так как}, это не требовало особенной поспешности, ибо Вы не можете получить этот журнал ранее майя месяца, как и все заграничные периодические издания, не заплатив дороже обыкновенного. Посылаю при сем два билета: один на Ваше имя на "Penny Magazine", другой на имя кн. Шихматовой на "Journal des jeunes personnes".

   Поверьте мне, почтенный Сергей Михайлович, что я очень и очень сочувствую Вашей горести в положении, в котором Вы теперь находитесь, и молю бога, чтоб он дал Вам силу перенести Ваше грустное одиночество. Я не имею даже мысли сравнить потерю, которую я сделал в моем друге, покойном Мише, с той, которую Вы понесли: но я должен Вам сказать, и надеюсь, что Вы мне поверите, что с тех пор, как он скончался, у меня не было не только подобного ему истинного друга, но даже я не находил ни одного молодого человека, с которым было бы мне вполовину так отрадно делиться своими чувствованиями. Никто не может лучше оценить молодого человека, как его товарищи - а лучшим доказательством его прекрасных качеств было всеобщее дружественное расположение всех, кого только я знал - к нему; но я <не> хочу растравлять и без того незажившие раны Вашего сердца. Скажу Вам лучше нечто о себе: а именно, что в майе нынешнего года я еду за границу - в Берлин², где я проведу года два - буду учиться прилежно и, вернувшись - надеюсь выдержать экзамен в магистры³. Занятия мои идут обыкновенным порядком: не забываю старого, учусь новому, делаю кое-что на досуге - а главное - здоров и весел, сколь возможно. Правда, что меня, кроме душевных страданий - физические мучения не легко преодолевают и не оставляют никакого следа в моем характере: не далее как в сентябре месяце прошлого года я на дороге сломал себе опять руку, шел с этой рукою верст 7 пешком, ждал 12 часов перевязки - но все кончилось благополучно: руку вправили - и я приехал сюда без дальнейших приключений.- Дядя⁴ на днях сюда приехал - кланяется Вам: он брал живейшее участие в Вашем несчастий и доселе все еще соболезнует к Вашему безотрадному положению; брат служит⁵ и курит как нельзя усердное; маменька здорова, слава богу. Кланяйтесь от моего имени Mr et Mme Wulf, если они еще не уехали в Воронеж.

  

  

  

   Я собирался отправить к Вам ответ на первое письмо Ваше¹, любезнейший Тимофей Николаевич, как дверь растворилась и вошел Станкевич. Признаюсь, я очень удивился - но он мне объяснил, что он приехал сюда отдыхать и посоветоваться². Я думаю, что к этому присоединилось желание видеть Вердера - и быть может - Берту. Он еще не знает, куда его пошлют - в Зальцбрунн или в Крейтц<нах>³. Мне кажется - пора ему решиться и не терять времени. Он немного похудел и кашляет. Во время нашего отсутствия беды на меня валились, как шишки на бедного Макара: во-первых, получил я письмо о пожаре нашего дома⁴, где жила маменька - почти всё сгорело - спасли только самое главное - она живет во Мненске и очень желает меня видеть; брат принужден ехать на ремонт⁵; во-вторых, некая бестья, которую человек мой приводил 2 раза ко мне в ноябре и которую я в лицо - a la lettre - не знаю (в комнате было темно), подала на меня просьбу о взыскании с меня - за родины, крестины и похороны будто бы моего детища, за 6-ти недельнюю болезнь и, что смешней всего - за dejioratio. Я - и нарушение невинности! Скажите на милость! С убытками процесса вся штука станет мне талеров 200: я взял адвоката и - жребью грозному послушный, я потупил равнодушно безнадежное чело⁶. Всё это очень горько.- Второе письмо я Ваше получил и передал вложенное Станкевичу⁷.

   Литературных новостей мало: появилась "История Германии во время Реформации" - Ранке - 2 части.⁸ Он пользовался малоизвестными архивами. "История Богемии" - Палацкого, 1-ая ч.⁹ Продолжение "Истории России до 1505-го года" - Штраля¹⁰, брошюра Мишеле - "Шеллинг и Гегель"¹¹.

   В театре был я раза четыре: Лёве в "Jean de Paris"¹² очаровательна; m-lle Шлегель из Дрездена в "Роберте"¹³ - поет хорошо, лицо - настоящий блин. На Konigstadt'-ском воскресили старую Posse Bauerle "Der verzauberle Prinz" - Бекман прекрасен, Эйхбаум мила; всё - кажется. Правда, Вы не видали баядерок¹⁴: представьте себе смуглых, полунагих, пестро одетых девчонок; сзади стоит группа трех индейцев, старика и двух взрослых мужчин в белом с головы до ног - один тянет раздирающую ноту из инструмента вроде кларнета, другой бьет в род барабана, третий постукивает двумя камешками и поет в нос странные слова. Баядерки почти не сходят с места,- согнувши коленки вперед, они проворно топают ногами, кривляют всё тело, водят руками мерно по воздуху, бледнеют, входят в исступление... Они произвели на меня тяжкое впечатление: мне казалось - они трепещут перед своим богом, как птица судорожно бьется при взгляде гремучей змеи - и из той же самой причины - das Monstrum der Gottheit bei den Orientalen,- говорит Шиллер¹⁵. Оно их пожирает. То ли дело "Баядерка" Гете - "Sie weiss sich so lieblich im Kreise zu tragen - Und neigt sich, und biegt sich, und reicht ihm den Strauss"¹⁶. В индейцах преобладает еще растительная натура: я заметил, что один из них стоял в течение получаса, как камень - не шевельнул пальцем.

   Между книгами и тетрадями, принесенными мне от Вас - я нашел очень подробную выписку из Турнера "Истории англосаксов"¹⁷ - что прикажете с ней предпринять?

   Не читал я "Короля Ингурда" Мюллнера - то, что Вы сказали о ней, можно сказать тоже о его "Schuld"¹⁸. Мне хочется прочесть "Сапфо" - Гриллпарцера, читал ее разбор - Берне¹⁹: я ему верю. На днях кончил я роман Сувестра - "L'homme et l'argent"²⁰ - и прошу Вас - если возможно достать его в Зальцбруние - "взять да прочесть": аминь, аминь - хорошо. "Les ailes d'Icare" - до сих пор очень интересно; неужели ваш Зальцбрунн такое Loch, что и "Journal des Debats" не получается²¹? Кстати - я не знаю, прочли ли Вы эту штуку - всё равно. Р. Брукер, один из писавших под именем M. Raymond, написал философическую поэму ²² - в ней находится следующая строфа:

   1. Oui - d'une octave a l'autre, en Dieu, foyer supreme -

   2. Chaque evolution de la triplicite

   3. Sous l'oeil, en developpant la prisme en theoreme,

   4. Dechaine, dans l'essor de son activite,

   5. De sept courbes en jeu la gamme elementaire!

   ("Journal de Paris").

  

   Каково? Философическая поэма! - Недавно пришла мне в голову мысль - я занимался наблюдениями над собственным характером - что "von lauter Werden komm' Ich nie an die That"; y французов, напротив, всякий зародыш мысли тотчас переходит в дело и слово: не диво, что являются и подобные глупости; каждая глупость есть неразвитая мудрость, выступившая до времени в тело - Missgeburt. Не так ли? Впрочем, я, быть может, завираюсь - это со мной случается часто.

   Кстати. Вердер дошел до Grund в отделении о Wesen - и я могу сказать, что я изведал хоть l'avant-gout того, что он называет - die spekulativen Freuden. Вы не поверите, с каким жадным интересом слушаю я его чтения, как томительно хочется мне достигнуть цели, как мне досадно и вместе радостно, когда всякий раз земля, на которой думаешь стоять твердо, проваливается под ногами - так мне случалось при Werden, Dasein, Wesen etc. Я думаю, все эти ощущения Вам знакомы. Курсы кончаются 1-го августа, по случаю перестройки университета - около 7-го я буду, если бог даст, в Москве - около 15-го мы увидимся²³. До того времени выздоравливайте - это всё, что мне остается Вам желать. До свидания, любезнейший Т<имофей> Н<иколаевич> - жму Вам дружески руку - и прошу Вас верить искренней привязанности

  

  

   Пишу к Вам по обещанью, любезный Грановский, хотя еще сам не успел здесь оглядеться. Я был в больших хлопотах по случаю перемены квартеры нашей и пр. Однако успел быть у некоторых людей. Оттого ли, что я гораздо более ожидал от Петербурга, чем он может дать - но мне здесь довольно грустно. Судите сами: у Плетнева я был и застал его над корректурой "Современника". От него я узнал, что Гоголь живет у Жуковского, хандрит жестоко и едет обратно в Рим¹. Он прочел им как-то главы две-три из нового своего романа² - и, говорят, превосходная вещь этот роман; но он делает это с большим трудом - и печатать не хочет. После смерти Плетнева жены - его середы расстроились - хотя я и не вижу тому причины - она на них играла всегда пассивную роль³. Но его - потеря жены, кажется, очень огорчила. Он вспоминал о Вас и велел напомнить Вам о себе. Напишите ему несколько слов - Вы его очень обрадуете. У Никитенки по пятницам собираются те же люди: Сорокин, Копи, Михайловы, Гебгардты⁴ - Вы их знаете? Никитенко сам - человек теплый и открытый всем впечатленьям, его гости - я их мало знаю. Копи собирается издавать Пантеон русского и всех возможных театров. Цель этого изданья мной хорошо не понята. Он мне, кажется, хочет предложить поступить в сотрудники⁵ - по я всё еще колеблюсь погрузиться в русский литературный мир - в "сей грязный омут, господа"⁶. Краевский, кн. Одоевский⁷ etc. составляют особую clique, что там делается - неведомо мне сие. Полевой⁸ не имеет сотрудников и набирает их в высших классах кадетских корпусов, инженерных и других училищ, из учеников, начитавшихся разной дребедени и переводящих повести, данные им Полевым в воскресение,- украдкой, в течение всей недоли, при свете ночников. Сенковский продолжает свой путь так же, как и прежде. В них не видно перемены⁹ etc. По боже мой! где ж ты, молодое поколенье, черт возьми!

   И всё не перестаю читать Гете. Это чтение укрепляет меня в эти вялые дни. Какие сокровища я беспрестанно открываю в нем! Вообразите - я до сих пор не читал "Римских элегий". Какая жизнь, какая страсть, какое здоровье дышит в них! Гете - в Риме, в объятьях римлянки! Особенно III-ая, V-ая, VII-ая, XII-ая и XV-ая¹⁰. Эти элегии огнем пролились в мою кровь - как я жажду любви! Но это томленье бесплодно: если небо не сжалится надо мной и не пошлет мне эту благодать. А - мне кажется - как я был бы добр, и чист, и откровенен, и богат, полюбив! С какой радостью стал бы я жить и с ней.

   Грановский, Вы это понимаете - Вы ne станете надо мной смеяться, lie правда ли?

   Как бы в противуположность моему чтению Гете прочел я Вернера (Захария) "Das Kreuz an der Ostsee"¹¹. Это творенье исполнено дикими красотами, и, говорят, первая, ненапечатанная часть его, в которой король пруссаков-идолопоклонников, старый Вайдевутис, давший им первые законы, вырезывает из дерева им трех богов, в которых вселяются демоны, и Вайдевут не в силах побороть своих творений,- эта часть еще прекрасней, при всем безобразии вымысла. Вернер был проникнут духом христианских легенд - и в его "Kreuz an der Ostsee" дух убитого апостола Адальберта является в виде старика - Барда, и всякий раз, при произношении другим имени Иисуса - быстрое пламя вспыхивает и гаснет над его головой. В последней сцене любовники (Мальгона, дочь Конрада, герцога Мазовии, и Вармио, сын Вайдевута, обращенный в христианство) торжествуют при помощи молитв Адальберта над влечением страсти, гибнут непорочными и венчаются венцами мучеников и т. д. Это суровое, безотрадное ученье под стать пескам и туманам Северной Пруссии, как веселая любовь и полная жизнь "Римских элегий" - роскошной природе и наитию древности, их вдохновившей.

   Между прочим, должен Вам сказать - что я снова нездоров. У меня сделалось очень тягостное сердцебиенье - и мне доктором запрещены пряности, чай, кофе, говядина, вино, сладости, женщины и все grandes emotions. Скажите на милость - что ж осталось мне? Впрочем, мне теперь немного лучше.

   Надеюсь на несколько строк от Вас. Мне очень любопытно знать, что Вы - как и т. д. Если Драшусов¹² приехал и может располагать деньгами, то нельзя ли получить от него, что он мне должен? Мне деньги теперь крайне нужны. Кланяйтесь ему от меня. Что его здоровье? Если Вы будете писать Станкевичу - не забудьте поклониться ему от меня. Крюгеру, если он в Москве - мой Дружеский поклон.

   Прощайте: желаю Вам успехов и здоровья, а я остаюсь навсегда искренно преданный Вам

  

   P. S. Говорят - la figure d'un creancier est toujours desagreable: и Вы, хотя посредственный заимодавец Драшусова, подпадаете под ту же категорию. Хочу избавить Вас от этой неприятности - а потому пришлите мне адресе Драшусова. Мой адресе: на Гагаринской улице, у Пустого Рынка, в доме Ефремовой, No 11.

  

   С. Петербург. 4-го декабря 1839-го года,

  

   На обороте:

   В Москве.

   Спросить в университете.

  

  

  

   Милостивый государь

   Александр Васильевич,

   Рекомендую Вам молодого человека, моего родственника, Алексея Владимировича Сомова, покинувшего военную службу для более свободного поприща. Он имеет и желанье и способность заниматься литературой, и Вы, взявши его под Ваше покровительство, можете сделать ему большую пользу и, может быть, образовать из него со временем одного из тех людей, в которых Россия нуждается. Он Вам скажет, что я уехал в Рим - совсем неожиданно¹; извините меня, если я у Вас не был перед отъездом, и позвольте мне изредка присылать в Ваш журнал письма, которые, уже по одним подробностям италиянской жизни, природы и памятников древности, может быть, не будут совершенно лишены интереса².

   Воскресенье

   14-го января.

  

  

   Любезный Алексей Тарасович!

   У меня есть до Вас следующая просьба. Один мой знакомый желает купить одну картину - но хотелось бы ему знать на ее счет мнение знатока; - я ему указал на Вас - и он, совершенно полагаясь на Ваш вкус, просит позволения прислать к Вам на квартиру эту картину, с тем чтобы Вы решили, какое ее достоинство. Надеюсь, Что Вы не откажетесь исполнить мою просьбу - и с совершенным уважением остаюсь

   Вторник.

  

  

   Пишу к Вам, любезный Станкевич, из Maison Garnie, No 28, Santa Lncia, вечером - после утомительного дня¹. Ефремов ложится спать, говорит и делает разные непристойности, что я отчасти приписываю картинкам полунагих дев, окружающим его изголовье. Сегодня он был в весьма странном расположении духа - и делал каламбуры, от которых у меня волосы становились дыбом. Но во всем нужен порядок... N.B. Сегодня Ефремов мылся мылом; и сейчас велит прибавить, что был необыкновенно хорош; даже надевал белые перчатки,- собственно одну - на левую руку, а другую держал в руке для придания себе контонансу.- Итак, во всем нужен порядок, хоть бы в письме, писанном в полудремотном состоянье. Вид Неаполя неописанно прекрасен - из н