Тургенев Иван Сергеевич - Письма (1831-1849)

которое он немедленно велел себе перевести и впоследствии неоднократно нам показывал" ("История лейтенанта Ергунова"). В повесть "Бригадир" (1867), возникшую на основе фамильных бумаг и старых семейных преданий, Тургенев не только включил письмо бригадира к В. П. Тургеневой в его подлинном виде (гл. XV), со всеми его типичными орфографическими особенностями, но и подчеркивал, что без этого письма повесть не могла быть написана. Анненкову Тургенев писал 24 апреля (6 мая) 1867 г. о длительных розысках этого письма в Спасском и Петербурге, потому что оно "составляло необходимую принадлежность моего рассказа и давало ему смысл". "Письмо его, по-моему, chef d'oeuvre; к сожалению, не я - его автор",- сообщал Тургенев Анненкову 9(21) мая 1867 г.

   Особую и очень важную группу в эпистолярном наследии Тургенева составляют письма 60-70-х годов к друзьям-литераторам, советчикам его но литературным вопросам, первым читателям его рукописей, с которыми он мог свободно беседовать о литературном ремесле, о новинках отечественной и зарубежной литературы, о событиях русской и западноевропейской политической и общественной жизни. В отличие от более ранних писем того же назначения они приобретают в этот период новые черты. Письма Тургенева к литераторам 40-х - начала 50-х годов были чаще всего посланиями молодого автора в журнальные редакции и посвящены профессиональным делам. В 60-е годы он был уже известным писателем; суждения его по литературным вопросам стали более уверенными, ответственными и серьезными: это были письма мастера, наставника и подлинного ценителя. Эта группа, в свою очередь, распадается на замкнутые циклы писем по адресатам, очень разнообразные по своему типу и содержанию; в каждом из этих циклов есть, однако, и свои особенности, всегда обусловленные не только личностью адресатов, но и теми отношениями, которые связывали с ними автора. В отличие от циклов писем, имеющих преобладающий лирико-философскии характер, письма Тургенева, посвященные литературным и общественным попросам, отличаются трезвостью, серьезностью, порой суховатостью, легко впадают в сатирический тон. Тургенев не только просит в них совета, интересуется отзывами о не напечатанных еще произведениях, но и сам судит без всяких стеснений о книгах и людях, событиях текущей жизни. Один из наиболее содержательных циклон этого рода - письма к Анненкову, числом около трехсот, которые, вместе с ответными письмами Анненкова, когда они будут опубликованы полностью, несомненно, составят одну из самых увлекательных бесед о русской литературе в течение нескольких десятилетий, запечатлевшую наиболее знаменательные этапы в развитии русской литературной жизни. Менее содержательны и серьезны письма Тургенева к В. П. Боткину или А. А. Фету, с которыми у него рано обнаружились существенные разногласия по многим важнейшим общественно-политическим и эстетическим вопросам, по в этих письмах, легко принимающих колорит легкомысленной житейской болтовни, рассыпано множество ценнейших данных для истории творческих замыслов Тургенева, его эстетических воззрений, его взглядов на те или иные произведения искусства. Значительный интерес этих циклов заключается в том, что многие входящие в них письма адресованы не в Россию, а в различные города Западной Европы и представляют своего рода образцы вольной беседы, которую вели между собой русские литераторы, находившиеся за рубежом. Таковы письма Тургенева к Герцену или Огареву, а позднее - к весьма многочисленным представителям русской революционной эмиграции, с которыми Тургенев в 70-е годы поддерживал деятельное общение. Очень характерна в этом же смысле переписка Тургенева с Салтыковым-Щедриным. В известной степени то же наблюдение относится и к переписке Тургенева с Анненковым или Боткиным: они подолгу жили за границей, странствуя из страны в страну, и в своих посланиях к Тургеневу свободно касались таких событии и фактов общественно-политической и литературной жизни, которые, вероятно, не обсуждались бы ими в письмах, отправляемых через почтовые отделения Российской империи. Редакторы "Первого собрания писем" Тургенева (1884) принуждены были ослабить или выкинуть вовсе отдельные "опасные" фразы из многих писем Тургенева. Тем не менее даже в таком исправленном виде эти письма представлялись небезопасными. Два напечатанных в издании 1884 г. письма (от 3 и 19 января 1876 г.), посланные Тургеневым из Парижа в Ниццу Салтыкову-Щедрину, едва но вызвали запрещение петербургского цензурного комитета; поводом оказался весьма хвалебный отзыв Тургенева о читанном им в рукописи сатирическом очерке Салтыкова-Щедрина "Переписка Николая Павловича с Поль де Коком", несмотря на то, что имя "Николай Павлович" (т. е. Николай I) в книге напечатано было с сокращениями {Как видно из опубликованного Ю. Г. Оксманом "Дела С.-Петербургского цензурного комитета о бесцензурной книге "Первое собрание писем И. С. Тургенева" 1884 г.", цензор обратил внимание комитета на несколько "опасных" мест в указанных письмах Тургенева к Салтыкову-Щедрину. См.: Литературный музеум (Цензурные материалы I отд. IV секции Гос. архивного фонда) / Под ред. А. С. Николаева и Ю. Г. Оксмана. Пб. [1921], с. 407.}.

   Письма Тургенева этого рода в известной мере проигрывают в отрыве от тех писем, которые они вызывали или на которые они служили ответами. Это можно сказать, например, о переписке Тургенева с Анненковым. Тургенев любил "энциклопедически-панорамическое" перо Анненкова, очень ценил его содержательные письма - критические обзоры, письма-памфлеты, в которых немалое место занимали также закулисные писательские разговоры и слухи. "Получать от Вас письма - для меня праздник,- писал Тургенев Анненкову 24 февраля (8 марта) 1853 г.- Вы на бумаге так же умны, как в разговоре en tete a tete с человеком, к которому Вы расположены - et c'est beaucoup dire". Эта переписка двух друзей "вводит нас в круг многолетних отношений, где всё основано на взаимном тонком понимании друг друга, взаимном глубоком уважении и приязни" {Литературная мысль. Пг., 1922, кн. 1, с. 191; ср.: Клевенский M. M. Литературные советники Тургенева.- В сб.: Творческий путь Тургенева / Под ред. Н. Л. Бродского. Пг., 1923, с. 226-243.}.

   Переписка с другими корреспондентами зачастую превращалась у Тургенева в горячий спор о России и ее будущем, о русской и западноевропейской культуре и их судьбах; для того чтобы уследить все этапы таких споров, всё их развитие и оценить аргументы спорящих, существенно иногда иметь перед глазами, притом в последовательном хронологическом расположении, двустороннюю переписку корреспондентов в ее полном, а не фрагментарном виде. В этом смысле особенно существенны рядом с письмами Тургенева письма к нему Белинского и Некрасова, Салтыкова-Щедрина, Гончарова или Толстого. Письма Тургенева этого рода служат существенным подспорьем для лучшего уразумения его идейных разногласий со многими его современниками и являются важными документами для истории русской литературной борьбы. В критические минуты острых письменных дискуссий, тянувшихся иногда продолжительное время, письма Тургенева достигали гневной саркастической силы и были полны не только оскорбительной язвительности, но и горделивого сознания его правоты. Тургеневу, по-видимому, даже нравился самый процесс закрепления этих дискуссий на бумаге в письменном слове, так как это повышало их значение и способствовало прояснению точек зрения. "Как приятно вести дружескую - но ругательную переписку!- писал, например, Тургенев А. А. Фету, одному из своих постоянных и непримиримых оппонентов.- Оно и освежительно, и согревательно, и носит несомненный отпечаток истины,- словом, очень хорошо. Будем же по-прежнему любить и ругать друг друга" (письмо от 21 сентября (3 октября) 1867 г.). Фет, однако, придерживался противоположного мнения. В том письме (от 12 января 1875 г.), которое завершило разрыв его отношений с Тургеневым, Фет выразил свое удивление по поводу того, что подобные размолвки доходили у Тургенева до кульминации не при личных свиданиях и устных беседах, но именно в письмах. "Браниться или, по выражению петербургских литераторов, заушаться можно, в крайнем случае, лицом к лицу, а не на 3000-верстном расстоянии",- писал он Тургеневу и прибавлял: "Думайте, что хотите, но не беспокойтесь отвечать" (И. С. Тургенев. Материалы и исследования. Орел, 1940, с. 43).

   Но письма Тургенева не только закрепляли обиды и вражду; они служили также вестниками для примирения. Обмен письмами с Л. Н. Толстым, после долгих лет разлуки, способствовал восстановлению их дружбы. Состоялось примирение Тургенева и с Фетом; правда, несколько писем, посланных Тургеневым Фету после 1878 г., были хотя и приветливы, но осторожны и не свидетельствовали о прежней близости. На письма Тургенева рассчитывали его петербургские друзья, стремившиеся тогда же примирить его с умиравшим Некрасовым. "Я бы сам охотно написал Некрасову,- сообщал Тургенев Ю. П. Вревской 18(30) января 1877 г.-Перед смертью и со сглаживается - да и кто из нас прав - кто виноват? "Нет виноватых", говорит Лир... да нет и правых. Но я боюсь произвести на него тяжелое впечатление: не будет ли ему мое письмо казаться каким-то предсмертным вестником <...> Мне кажется, я ne имею права идти на такой риск". Хорошо известно, что письмо гак и не было написано: его заменила безмолвная, но многозначительная встреча 24 мая 1877 г. у постели умирающего; сам Тургенев рассказал о ней в стихотворении в прозе "Последнее свидание". Хотя письма, адресованные Тургеневу, известны еще далеко не полностью и в сохранившейся их части многие ожидают своего опубликования, но даже из реплик Тургенева корреспондентам видно, какой значительной частью своей поразительной осведомленности во всех подробностях русской жизни он обязан был переписке, вестям, которые нескончаемым потоком шли к нему из отечества. Корни, которыми Тургенев привязан был к родной земле, лежали глубоко и требовали от него постоянного обмена письмами с самыми разнообразными корреспондентами, тем более деятельного, чем реже представлялась ему возможность хотя бы для кратковременных приездов в Петербург, в Москву, в родные места Орловщины. Тургенев обращался и к доверенным лицам, управлявшим его земельными владениями и расположенными здесь просветительными учреждениями, например школой, и к крестьянам Спасского, и к агентам по продаже имущества; очень важными для пего были ого деловые сношения с редакциями журналов, издателями, литературными посредниками всякого рода. Подобная переписка резко увеличивалась в периоды, когда начиналось печатание какого-нибудь из его произведений {Так, например, проходившая в трудных общественных условиях подготовка к печатанию "Нови" вызвала значительную эпистолярную активность Тургенева: одному M. M. Стасюлевичу менее чем за год - с 15(27) июля 1876 по 4(16) апреля 1877 г.- Тургенев послал 54 письма и телеграммы, касающиеся этого романа (см.: Беляев М. Д. "Новь". К переписке П. В. Анненкова с Тургеневым.- Литературная мысль, Пг., 1922, кн. 1, с. 189-190).}.

   Письма Тургенева к тем, с кем он не предвидел возможности близкой встречи, длиннее, обстоятельнее, чем его обычные деловые записки; этим, вероятно, объясняется и то, что письма ого к французским корреспондентам лаконичнее тех, которые он писал в Россию {Такое наблюдение давно уже делалось, в частности, относительно писем Тургенева к Флоберу, в которых нередко мелькают фразы вроде "мы еще поговорим об этом"; в письме от 9 (21) декабря 1876 г. Тургенев говорит: "Я нахожу, что вы слитком долго остаетесь вне Парижа; если бы я мог поговорить с вами, все это улеглось бы, но писать надо было бы слишком много: 1-е) это скучно; 2-е) на бумаге надо говорить все, даже то, что само собой понятно". "Общая характерная черта писем Тургенева к Флоберу - необыкновенная беглость,- замечает М. Дубинский.- Тургенев как бы только делает штрихи, намекает, оставляя за собой удовольствие подробное побеседовать обо всем впоследствии" (Дубинcкий М. Письма И. С. Тургенева к его французским друзьям.- Вестник иностранной литературы, 1902, январь, с. 283).}. Этим же, до известной степени, объясняется, по-видимому, исправность и аккуратность его как корреспондента, находившаяся в явном противоречии с общеизвестной неисправностью его в выполнении своих работ к назначенным срокам. Даже болезни и обилие житейских дел редко препятствовали ему своевременно откликаться на полученные им письма, сроки же представления обещанных рукописей обычно затягивались. Тургенев, отвечая на письма, словно боялся упустить еще одного собеседника-соотечественника. Отсюда обилие среди его адресатов совершенно случайных лиц, ничем не примечательных и никак себя не проявивших; разнообразию и количеству их удивлялся еще Анненков, после смерти Тургенева первым допущенный П. Виардо к разбору его бумаг.

   Среди писем Тургенева особую и очень многочисленную группу образуют письма к начинающим писателям и писательницам с различного рода советами по литературным и житейским вопросам, полные заботливости, участия, готовности прийти на помощь и словом и делом. Заинтересованность Тургенева "молодыми талантами", в которых он, впрочем, нередко ошибался, была хорошо известна в широких кругах русского общества, и это поощряло письменные обращения к нему множества людей, жаждавших признания или просто одобрительного слова. В редакционно-издательских кругах, однако, скептически относились к увлечениям Тургенева вновь открытыми им "молодыми дарованиями". В сатирическом "Соннике" Н. Ф. Щербины отмечалось: "Тургенева во сне видеть - предвещает получить тонкую способность суметь откопать талант там, где его вовсе нет". Количество рекомендательных писем, написанных Тургеневым по поводу самых разнообразных рукописей, присылавшихся ему для прочтения и оценки, очень велико; большая их часть отличается неизбежными в таких случаях преувеличениями и представляет лишь относительный интерес,- прежде всего своим числом, характеризующим доброту и отзывчивость писателя, или для определения круга людей, искавших у него поддержки. Гораздо интереснее письма Тургенева к самим начинающим литераторам, в которых он высказывал общие суждения о писательском ремесле, давал умные и дельные советы, основанные на собственном опыте. Многие из этих писем очень значительны по своему содержанию: мы находим в них и признания о собственном литературном труде, его процессе и выработавшихся приемах, и воспоминания о том, как начиналась его литературная деятельность, о пережитых им самим сомнениях и колебаниях на творческом пути, и "заветы" старика литературной молодежи. Характерно при этом, что наиболее важные из этих писем, имеющие неоспоримое значение для истолкования его творчества, не всегда обращены к тем лицам, из которых в конце концов выработались известные писатели. Когда дело касалось русской литературы и ее будущего, Тургенев бывал глубоко серьезным и откровенным, в высокой степени чувствовавшим ответственность за каждое произносимое им слово, независимо от того, к кому оно обращалось. Весьма содержательны и заключают в себе ценнейшие автобиографические данные даже то письма Тургенева, которые адресованы людям, ne заслужившим еще известности, не выступавшим еще в печати, только пробовавшим свои силы. О большинстве этих людей сам Тургенев имел слабое представление, а иные из них, много лет спустя, предоставляя свои письма для опубликования, даже скрывали свое имя. Так, например, сообщая в 1898 г. "четыре письма Тургенева к г-же К,", Ф. Д. Батюшков обращал внимание на то, что в первом из этих писем Тургенев отвечал адресату, до такой степени мало ему известному, что прямо ставил вопрос: "Кто вы?" "И это обстоятельство не помешало ему высказать несколько задушевных замечаний, под непосредственным впечатлением полученного письма от "неизвестной"" {Батюшков Ф. Д. Тургенев-критик. Четыре письма И. С. Тургенева к г-же К.- В его кн.: Критические очерки и заметки. СПб., 1900, ч. I, с. 50-51.}. В другой раз, посылая большое письмо от 14(26) декабря 1878 г. к некоему К. В. Л. (инициалы эти доныне остаются нераскрытыми), где идет речь о важных вопросах литературного мастерства, Тургенев начинал и оканчивал его указанием, что он плохо представляет себе, с кем он ведет письменную беседу: "Откровенно говоря, я лишь смутно припоминаю содержание статьи, присланной Вами год тому назад; только впечатление сохранилось во мое, что автор - человек умный, развитой - но призванный действовать не на беллетристическом поприще". В заключение же Тургенев просил своего адресата прислать ему фотографию: "Я увижу, совпадает ли Ваш образ с тем, каким он сложился в моей голове". Ценные суждения., серьезные мысли, дававшиеся Тургеневым иногда в блестящей афористической форме, встречаются даже в маленьких записках, адресаты которых остаются неустановленными. В одной из таких записок Тургенев говорит о демократической сущности литературы: "В ответ на Ваш вопрос позвольте мне сказать, что поэзия никому и ни в какой век собственно не нужна; она - роскошь,- но роскошь, доступная всякому, даже беднейшему: в этом ее смысл и красота и польза. И в. Тургенев. Париж. Декабрь 1872".

   Письма-советы по литературным вопросам начинающим писателям Тургенев давал еще в 50-е годы. Одно из таких писем, от 12(24) июня 1851 г., приводит в своих воспоминаниях К. II. Леонтьев; оно адресовано к нему -тогда двадцатилетнему юноше - и представляет собою целый трактат о метрических особенностях русского гекзаметра, крайне полезный для начинавшего стихотворца. Публикуя это письмо, К. Н. Леонтьев справедливо отметил, что "оно само говорит за себя" и "делает большую честь доброму сердцу и литературной добросовестности" Тургенева. Особенно много писем этого рода Тургеневу приходилось писать в последнее десятилетие его. жизни, и некоторые из них столь же интересны по своему содержанию: таково, например, письмо к В. Л. Кигну (Дедлову) от 16 июня 1876 г., задавшему Тургеневу, по его собственным словам, "трудную задачу" - рассказать, "как я работаю, и как надо работать вообще"; таковы письма к Е. В. Львовой (1873-1879) с советами о способах воспитания у начинающего беллетриста "вкуса и мышления", о выборе жизненного сюжета, о работе над стилем; таковы письма к Л. Я. Стечькиной (с 1878 г.), к Л. Ф. Ломовской (Маклаковой-Нелидовой), к А. Н. Луканиной, к драматургу В. Л. Цуриковой (1872-1883), к поэтессе М. Богаевской (1880) - приятельнице вдовы Белинского, к О. К. Гижицкой (1877-1878) и многим другим.

   Может быть, именно том обстоятельством, что в письмах Тургенева находится так много признаний о процессе его собственного творчества, раскрыты некоторые тайные источники его мастерства, сделано столько профессиональных наставлений и указаний его собратьям но перу, объясняется особая популярность этих писем в кругах русских литераторов. Отметим, например, естественный и вполне закономерный интерес молодого А. П. Чехова к "Первому собранию писем" {М. Л. Семенова свидетельствует, что в библиотеке Чехова в Ялте доныне хранится "Первое собрание писем" Тургенева "в котором сделаны подчеркивания некоторых, по-видимому, наиболее близких Чехову мыслей Тургенева о реалистическом методе письма, например, на стр. 154, в письме к Я. П. Полонскому от 27 февраля (11 марта) 1869 г.: "Я - в теченье моей сочинительской карьеры - никогда не отправлялся от идей, а всегда от образов"" (Уч. эап. Ленингр. гос. пед. ин-та им. А. И. Герцена, 1957, Т. 134, с. 199).}.

   Один из мемуаристов, рассказывая о последних годах жизни Тургенева, особо подчеркивал его постоянную готовность "покровительствовать писателям и отыскивать таланты": "Живо принимая к сердцу успехи и интересы русской литературы, Иван Сергеевич обнаруживал особенную слабость к начинающим литераторам, внимательно прочитывал неимоверное количество представляемых ему на просмотр рукописей, старался пристроить то, что могло быть напечатанным, поправлял и просиживал иногда целые часы с авторами, указывая им на недостатки их произведений.- Как вам не скучно, Иван Сергеевич, возиться постоянно с этим хламом? Признайтесь, что до смерти надоело,- обращался я к нему, заставая его почти всегда с карандашом в руках за грудой исписанных тетрадей". "Совсем нет,- отвечал Тургенев,- я ведь ничем обязательным не занят, времени у меня много, и всегда рад сделать все, что могу; сам я пишу теперь очень мало; единственную услугу, какую я могу оказать русской литературе,- это помогать советами и указаниями начинающим писателям и уговаривать неспособных к писательской карьере заняться чем-нибудь другим" {H. M. [Ремезов Митрофан Нилович]. Черты из парижской жизни И. С. Тургенева.- Русская мысль, 1883, кн. 11, с. 315.}. И Тургенев действительно делал это до последних дней своей жизни: стоит вспомнить, например, его замечательное письмо о правах и обязанностях писателя но отношению к себе и к обществу, написанное к Л. Ф. Ломовской за полгода до смерти, 20 января (1 февраля) 1883 г., или к А. Ф. Федотову, от 12(24) января 1883 г., приславшему ему рукопись своей пьесы, с обещанием просмотреть рукопись "со всевозможным вниманием", несмотря на то, что он не оправился еще от тяжелой и мучительной операции. Когда были опубликованы письма Тургенева к Л. Н. и Л. Я. Стечькиным, Е. Соловьев с полным основанием писал в 1903 г., что эти письма - "настоящая маленькая поэма, которую можно было бы озаглавить: "Чужая рукопись". Благодаря совершенно изменившимся условиям жизни, большинству современных писателей едва и на свою собственную рукопись удается уделить столько внимания, труда, хлопот, как это сделал Тургенев для чужой. И вы чувствуете, что отношение Тургенева - настоящее..." {Соловьев Е. О жизни и книгах. Тургенев и его новые письма.- Журнал для всех, 1903, No 9, с. 1122.}.

   Неудивительно поэтому, что посетители Тургенева как за границей, так и в России постоянно заставали его за писанием писем; он занят был этим почти каждодневно, независимо от своих прочих дел или состояния здоровья. "Он сидел у себя в спальне и писал письма. Ноги его были закутаны одеялом",- вспоминала А. Н. Луканина {Луканина А. Мое знакомство с И. С. Тургеневым,- Северный вестник, 1887, кн. 2, с. 41.}. В письме к Я. П. Полонскому от 13 мая 1875 г. сам Тургенев жаловался, как много времени отнимает у него это необходимое, но утомительное занятие: "...Засел с 10 часов вечера (а теперь 3 часа ночи) - и пишу, пишу как угорелый всем корреспондентам, письма которых составляют нечто вроде пирамиды на моем столе". По воспоминаниям Е. М. Гаршина, Тургенев в Спасском показывал своим гостям подобную пирамиду из 26 писем, сложенных в порядке их получения для последовательных ответов на них {Исторический вестник, 1883, кн. 11, с. 383.}. С этой огромной перепиской, требовавшей и времени и труда, связаны были те частые упреки, которые Тургенев, аккуратный и исправный корреспондент, нередко адресовал ко всем тем, кто ждал от него быстрых ответов. "Да; но где Ваш адресе? - писал Тургенев П. В. Шумахеру 26 января (7 февраля) 1877 г.- Как истый россиянин, Вы Вашего адресса не выставили; что тут делать? Вспомнил я, что в одном из Ваших прежних писем Вы его выставили; вот и я принялся искать, высунув язык - и, перерывши пять тысяч ненужных бумаг, наконец нашел его! Пожалуйста, вперед выставляйте его в каждом письме, как это делают европейцы!" "Прошу Вас прислать мне <...> Ваш адресе, который Вы - извините! - по свойственной всем нашим соотечественникам привычке в письме своем не выставили",- сообщал Тургенев М. А. Милютиной 24 декабря 1869 (5 января 1870) г. "Не могу не отметить одной характерной подробности,- говорит М. Г. Савина в своих воспоминаниях о Тургеневе.- Во всех письмах Иван Сергеевич аккуратно обозначал время и всегда в заголовке ставил адрес. Его раздражала "русская манера" но писать адреса и тем самым лишать возможности точно ответить на письмо. Особенно он нападал на Григоровича (Дмитрия Васильевича), который всегда забывал это делать. Я запомнил:) этот урок на всю жизнь" {Тургенев и Савина; с. 70.}.

   Если бы все письма Тургенева состояли из деловых сообщений и записок, письменных свидетельств его доброжелательности к любому просителю, взявшемуся за перо, то и тогда, конечно, они сохраняли бы известное значение как документальные записи биографического характера. Однако в общем составе писем Тургенева удельный вес подобных автографических отписок и торопливых ответов на заданные вопросы безусловно невелик. Они теряются в массе писем, являющихся документами первоклассного исторического и художественного значения.

   Таким образом, дошедшие до нас письма Тургенева охватывают полвека (с 1831 по 1883 г.). В течение нескольких десятилетий Тургенев стоял в центре не только русского, но и западноевропейского, лучше сказать - мирового литературного движения, находясь в непрерывном общении со всеми выдающимися деятелями русской культуры и большинства западноевропейских стран. Среди русских писателей XIX в. трудно назвать сколько-нибудь примечательное лицо, с которым бы он не был в личных отношениях или переписке. Он состоял в переписке с выдающимися писателями Франции, Англии, Германии, Италии, Австрии, Дании, Швеции, Испании, Соединенных Штатов; сохранились его письма к писателям и журналистам чешским и польским, сербским и болгарским. Он писал также к музыкантам и композиторам, артистам и художникам.

   Все эти письма - как русским, так и иностранным корреспондентам - касаются важнейших событий мировой истории от революции 1848 г. до Парижской Коммуны включительно, общественного движения во всех странах, всех освободительных и захватнических войн этого периода, от национально-освободительной войны в Италии, войны Севера и Юга в Америке до франко-прусской войны и освободительных войн на Балканах. В письмах Тургенева широко отражено научное и литературное движение в странах Европы на всех его существенных этапах, развитие искусств во всех этих странах - музыки, живописи, скульптуры, театра. Неудивительно, что когда и зарубежной печати периодически появлялись отдельные публикации этих писем (например, к Г. Флоберу или П. Мериме, к немецким или английским литературным друзьям), то они рассматривались критикой как яркие явления литературной жизни. Даже одна небольшая группа писем Тургенева, опубликованная в 1923 г, в Германии, вызвала такую их оценку в немецком журнале: "Письма Тургенева представляют крупнейший интерес не только с литературной и биографической стороны, но и в качестве драгоценнейших материалов для истории умственной жизни Европы в XIX столетии" {Lilerarisches Zcntralblatt, 1924, Nr. 1, S. 44.}. Такими являются они и на самом геле.

  

  

   Одну из существенных особенностей писем Тургенева составляет то, что очень многие из них, притом весьма значительные по своему содержанию, обращены по к русским, а к иностранным корреспондентам и написаны на разных иностранных языках.

   Как известно, Тургенев настойчиво и последовательно отстаивал ту мысль, что если писатель хочет остаться подлинным художником, то может творить только на одном, родном для него языке. Неоднократные заявления этого рода содержатся в печатных выступлениях Тургенева, а также в его письмах. Любопытно, что это свое убеждение Тургенев счел нужным довести до своих читателей даже через французскую прессу. Отвечая на упреки, раздававшиеся по его адресу в русской печати, будто бы некоторые его произведения написаны по-французски, а не только переведены на этот язык, Тургенев писал в парижской газете "Temps" (в номере от 20 мая 1877 г.): "Я никогда не писал ни строчки (я говорю о литературе) на другом языке, кроме своего русского, и даже признаюсь вполне откровенно, что не понимаю авторов, способных на такой tour de force: писать на двух языках" {Тогда же Тургенев напечатал в газете "Наш век" (1877, No 72, 13 мая) аналогичный протест, в котором "спешил заявить": "я никогда не писал (в литературном смысле слова) иначе, как на своем родном языке; уже с одним дай бог человеку справиться, и мне ото, к сожалению, не всегда удавалось".}. То же самое, но в гораздо более сильных выражениях, Тургенев пытался внушить и своим русским корреспондентам (например, С. А. Венгерову в письме от 24 мая 1875 г.) и своим иностранным собеседникам, хотя без всяких затруднений объяснялся с каждым из них на его родном языке. Известны, например, подобные декларации Тургенева в поздних письмах его к Л. Пичу - от 9(21) ноября 1880 г. {Характерно, что и в этом интимном дружеском письме, писанном по-немецки, Тургенев высказывает свою заветную мысль почти в тождественных, но лишь экспрессивно подчеркнутых словах: "Вы, мой старый друг и благодетель, думаете, что я мог написать хотя одну строчку на другом языке, кроме русского?! Так Вы меня позорите?! Для меня человек, который считает себя писателем и пишет не только на одном - притом своем родном языке, - мошенник и жалкая, бездарная свинья". В своих воспоминаниях Л. Пич также отметил, что Тургенев "всегда высказывал, что для него непонятно, как можно описывать происходящее в душе поэта на каком бы то ни было языке, кроме родного" (Иностранная критики о Тургеневе. Изд. 2-е. СПб., 1908, с. 89).}, Э. Цабелю - от 12(24) ноября 1881 г. {Вестник Европы, 1909, кн. 4, с. 658.} и др. Приведем здесь еще одно аналогичное свидетельство, принадлежащее старшей дочери Теккерея, Анне Изабелле Ричи, также писательнице, встречавшейся с Тургеневым в Англии и 70-e годы. В своих мало известных у нас воспоминаниях о Тургеневе Л. Римм рассказывает: "Мистер Кросс, бывший тогда еще очень юным, спросил Тургенева - писал ли он когда-нибудь по-французски. Тургенев ответил ему: вы не написали ни одной книги, в противном случае вы не спрашивали бы меня об этом. Хорошо можно писать только на своем родном языке. Когда я пишу по-русски, я свободой; когда я пишу по-французски, это меня задерживает; когда и пишу по-английски, на мне как бы надеты тесные сапоги. И тем не менее,- заключает мемуаристка уже от себя,- Тургенев превосходно говорил и писал по-английски" {Lady Ritсhie. Blackstick papers, Loudon, 1908, p. 241.}.

   Во всех своих заявлениях Тургенев имел в виду художественное творчество в прямом, узком значении этого слова и был, конечно, по-своему прав. Тем по менее он никогда не скрывал, что нередко прибегал и сам к иностранной речи для подсобных литературных целей, например переводческих; писание же писем на иностранных языках было для него столь привычным делом, что он едва ли мог принимать его в расчет, когда говорил о творческом процессе писателя-художника; такова была, наконец, старая традиция, еще державшаяся в дворянских семьях в ту пору, когда Тургенев начинал свою деятельность, и не окончательно изжитая даже среди литераторов. И все же языковая культура Тургенева была столь высока, а его темперамент и мастерство художника проявлялись с такой закономерностью во всем, к чему только прикасалось его перо, что многие его иностранные письма, особенно адресованные доверенным лицам, писателям, деятелям искусства, нередко мало в чем уступают письмам его на русском языке и, в свою очередь, имеют значение первоклассных литературных источников. Хотя они и написаны не на родном для писателя языке, но отчетливо выражают его мысли и отличаются выдающимися стилистическими качествами; н письмах к иностранным писателям Тургенев также мог быть и живописцем природы, и лириком, и юмористом, владевшим всеми тайнами того языка, который он избирал для письменной беседы; так, например, французские письма его к Гюставу Флоберу или немецкие письма к Людвигу Пичу, по авторитетным оценкам, достигают большей художественной силы. Давно ужо отмечалось, что во французских письмах Тургенева, особенно в письмах к Виардо, есть "страницы, которые как по внутренней поэзии, так и по внешней отделке нисколько не побледнели бы при сравнении с образцами таких виртуозов слога, как Флобер или Ренан" {Вестник Европы, 1909, кн. 3, с. 252.}. "Письмо, в котором Тургенев описывает холод в Веймаре, имеет не много равных страниц в немецкой литературе",- замечает об одном из писем Тургенева к Пичу издатель их, Альфред Дорей {Iwan Turgeniew an Ludwig Pietsch. Briefe aus den Jahren 1864-1883, hrsg. von Alfred Doren. Berlin, [1923,] Vorwort, S. 7.}.

   Диапазон языковых познаний Тургенева был очень широк. С ранних лет он свободно владел несколькими языками - французским, немецким, английским, впрочем, нисколько не в ущерб русскому {Знакомство с письмами отца и матери Тургенева разрушило старую легенду о недостаточном внимании в этой семье к родной речи (Клеман М. К. Русский язык и литературные интересы в семье Тургенева.- Литературная мысль, кн. 2. Пг., 1923, с. 22Й- 229). "Вы все мне пишете по-французски или по-немецки, - а за что пренебрегаете наш природный? Если вы в оном очень слабы, это меня очень удивляет",- писал С. Н. Тургенев сыновьям и прибавлял: "Пора! Пора! Уметь хорошо не только на словах, но на письме объясняться по-русски - это необходимо" (Клеман М. К. Отец Тургенева в письмах к сыновьям.- Тургеневский сборник / Под ред. А. Ф. Кони, с. 135).}; в начале 40-х годов, после его странствований, к этому основному фонду прибавились хорошие практические навыки в языке итальянском; в конце того же десятилетия он прилежно занимался испанским, в начале 50-х годов принялся за польский, затем за чешский, в конце 60-х и в 70-е - за сербский и болгарский и т. д. Следует также иметь в виду, что из древних языков Тургенев основательно изучил греческий и латинский: в студенческие годы он мог сочинять длинные дружеские письма по-латыни и не забыл этот язык до конца жизни {О степени знакомства Тургенева с классическими языками в его юные годы дают представление его экзаменационные работы 1842 г., писанные по-латыни (см. публикацию А. Н. Егунова "Об эпиграмме Гомера. Студенческая работа Тургенева на латинском языке". Тургеневский сборник. Материалы к Полному собранию сочинений и писем И. С. Тургенева. М.; Л.: Наука, 1964. Вып. 1, с. 200-211). О прочности этих познаний свидетельствуют многочисленные латинские цитаты, встречающиеся в позднейших письмах Тургенева. В письмо к П. В. Анненкову от 1(13) августа 1859 г., посланное из Куртавнеля, Тургенев - может быть, в целях конспирации - ввел целый ряд латинских фраз, содержащих в себе тонкие насмешки над "цезарскими" замашками Наполеона III. восклицая: "Преторианский дух на меня действует - не могу не говорить по-латыни!", но Добавлял не без иронии: "Боюсь продол, жать латинскую речь; не знаю, поймете ли вы ее, ученый друг мой". По свидетельству Я. П. Полонского, Тургенев в последние годы жизни "забыл по-гречески, но латинские книги читал еще легко и свободно" (Нива, 1884, No 6. с. 132).}. "На всех языках он говорил не свободно (как принято выражаться), а удивительно. Необыкновенно изящно, но утрируя м но копируя национального говора, но выговаривая верно и твердо",- свидетельствует о Тургеневе M. H. Толстая (сестра Л. Н. Толстого), встречавшаяся с ним в середине 50-х годов {С<тахович> М. В 1903 году о 1853.- Орловский вестник, 1903, No 224.}. Разнообразие, пестрота, долговременность этого многоязычного опыта Тургенева были исключительны даже для его времени, когда знание иностранных языков было у нас довольно распространено. В русских дворянских культурных семьях первых десятилетий XIX в. обучение иностранным языкам составляло неотъемлемую часть получаемого детьми воспитания; усвоенное ими дома закреплялось затем частыми поездками в чужие края. Тем не менее редко кто овладевал более чем одним или двумя иностранными языками и объеме, достаточном для салопной беседы или простого житейского общения в иностранной среде. Тургенев же,- как об этом, в частности, свидетельствуют ого письма,- изучал иностранные языки и в детство, и в зрелые годы с удивительной настойчивостью и в наиболее благоприятных условиях для их усвоения: достаточно вспомнить здесь, к примеру, хотя бы то, что рассказывает он сам об изучении испанского языка под руководством природного испанца, учившего его навыкам устной и письменной речи на лучших образцах классической испанской литературы в годы, когда он мог болтать 110-исиански в семье Виардо и писать по-испански письма ее родственникам; однажды в письме к П. Виардо - от 5(17) января 1848 г.- Тургенев сообщил, что он даже вступил в анонимную переписку на испанском языке, "но имеющую иной цели, кроме нашего усовершенствования в изучении magnifica lengua castellana". Успехи, сделанные Тургеневым в изучении языка Сервантеса и Кальдерона, были, действительно, поразительны: при начале занятий он обещал П. Виардо, что через четыре месяца будет говорить "только на этом языке" (письмо от 14(26) ноября 1847 г.), и на самом деле в короткое время достиг возможности читать труднейшие испанские литературные тексты и отмечать орфографические ошибки в тех письмах к нему П. Виардо, которые писаны были по-испански (см. письмо к ней от 2(14) декабря 1847 г.) {О занятиях Тургенева испанским языком см. в статьях: Алексеев М. П. Тургенев и испанские писатели.- Литературный критик, 1938, No 11, с. 136-139; Zviguilski A. Tourguenev et l'Espagne.- Revue de Litterature Comparee, 1959, No 1, p. 56-58; Бронь Т. И. Испанские цитаты у Тургенева.- Тургеневский сборник. Материалы к Полному собранию сочинений и писем И. С. Тургенева. М.; Л.: Наука, 1964. Вып. 1, с. 303-312.}. Не менее характерны и поводы, побудившие его и серьезным занятиям западными и южными славянскими языками {Польским языком Тургенев основательно занимался в 1852 г. во время своего ареста (см. письмо к П. Виардо от 1(13) мая 1852 г.), но он постоянно обновлял знания и позже, читая сочинения Мицкевича в подлиннике. О намерении "хоть несколько узнать" сербский язык Тургенев писал своему переводчику И. Вучетичу (20 ноябри 1869 г.), прося прислать сербскую грамматику и сербско-немецкий словарь.}. Внимание Тургенева к ним привлечено было развертывавшимся на его глазах национально-освободнтельным движением в Австро-Венгерской монархии и на Балканах; кроме того, он хотел научиться читать на тех языках, на которые в то время довольно широко переводились его собственные произведения. Свое отношение к той роли, которую изучение языков играет в процессе личного самоусовершенствования, Тургенев отчетливо выразил в одной из своих заграничных корреспонденции, напечатанных в "Атенее" (1858): "Путешествие в чужой стране то же, что знакомство с чужим языком; это обогащение внутреннего человека". Тургенев, вероятно, мог прибавить также, на основании собственного опыта, что работа над чужим языком всегда оказывает весьма сильное воздействие на язык писателя,- обостряя его языковое чутье, возбуждая его стилистическую изобретательность. Собственные языковые познания Тургенева, его постоянные практические наблюдения над контрастными различиями лексики и грамматической структуры различных языков или их относительной близостью очень способствовали его уменью владеть всеми ресурсами русского языка. По-видимому, это хотел сказать Ф. И. Буслаев, готовивший монографию о языке Тургенева, в одной из своих заметок к этому незавершенному труду: "Вполне владея чужим языком, Тургенев тем больше ценил свой родной" {Андреева А. Из заметок Буслаева о Тургеневе.- Вестник Европы, 1899, кн. 12, с. 730.}.

   Из всех западноевропейских языков, которыми Тургенев владел с полной свободой, наиболее близким для него и вместе с тем частым и привычным для его писем стал язык французский, конечно, прежде всего потому, что последние десятилетия своей жизни Тургенев провел преимущественно во Франции, всецело погруженный в стихию французской речи.

   В семье Виардо говорили по-французски, хотя здесь часто слышались многие западноевропейские языки и сама хозяйка свободно изъяснялась на любом из них: современники неоднократно удивлялись той легкости, с которой она овладевала чужими языками, и той свободе, с которой она ими распоряжалась {Вamberger L. Erimicnmgen. Berlin, 1891), S. 288; исторический вестник, 1001, январь, с. 220.}. Может быть, именно поэтому в письмах к ней, писанных по-французски, Тургенев делал нередко разноязычные приписки. В письме к П. Виардо от 7(19) декабря 1847 г. почти однозначная заключительная фраза - доброе пожелание - последовательно повторена на трех языках - испанском, немецком и русском (Que Dios bondiga a Vd; leben Sie recht, recht wohl; boudte zdorovy i pomnite nass); через два года (и 1849 г.) Тургенев спрашивал ее в письме: "Vy ponimaiele po Roussky? Ili ouje pozabyli? А ну-ка, что это значит?" По-видимому, русский язык П. Виардо знала пассивно {Знакомство с русским языком П. Виардо приобрела в России. В. Колонтаева (Воспоминания о селе Спасском.- Исторический вестник, 1885, октябрь, с. 58) утверждала, что П. Виардо "знала в совершенство пять или шесть иностранных языков", "а между тем, по желанию московской публики, ей предстояло петь на сцене русским песни и романсы. Тогда Иван Сергеевич предложил ей свои услуги; в качестве учителя русского языка он почти ежедневно являлся к ней на урок". Данные о том, насколько хорошо П. Виардо овладела русским языком, которые можно извлечь из мемуарной литературы, довольно противоречивы; между тем из писем самого Тургенева явствует, что он сам читал ой свои произведения (см., например, его письмо от 6 февраля 1867 г., в котором он вспоминает о чтении ей отрывков из романа "Дым"). Г. А. Лопатин рассказывал, что, навещая Тургенева в Париже в 70-е годы, он "не раз заставал у него m-me Виардо, с которой Тургенев читал по утрам по-русски" (И. С. Тургенев в воспоминаниях революционеров-семидесятников, с. 119). С. И. Лаврентьева (Пережитое. Из воспоминаний. СПб., 1914, с. 82) прямо утверждала, что П. Виардо "хорошо владела русским языком".}.

   Впрочем, немецкое (реже - испанское или даже, в единичных случаях, русское) обращение, вступительные или заключительные фразы в письмах Тургенева к П. Виардо могли иметь и особое экспрессивное значение: они не только скрывали от посторонних взоров насыщенный эмоциональный колорит этих фраз, но и особо подчеркивали его; словно средства одного языка оказывались недостаточным!! для передачи всей напряженности выражаемых чувств: иноязычно должно было усиливать их, выделяя эти явно лирические пуски текста из общего спокойного повествовательного стиля письма. Напомним здесь, в качестве примера, вставные фразы или приписки из французских писем Тургенева к П. Виардо 1850 г.: "Moin Golt, ich mochle mein ganzes Leben als Teppich unter Ihre lieben Fusse, die ich. 1000 mai kusse, broiten. Тысяча приветствий всем, а что вас касается, Sie wissen, dass ich Ihnen ganz und auf ewig augehore" (31 октября/12 ноября 1850 г.); или: "Прошу простить меня und mir erlauben, diese liebe Fusse, diese Fusse, denen meine ganzo Seeie angehort, ais Zeichen der Verzoihung, auf das inbrunstigste zu kussen"; или: "Willkommcn, theuersle, liebste Frau, nach sieheujahriger Freundschaft, willkommen an diesem mir heiligen Tag!"

   Подобные же немецкие вставные франк, с еще более лирической окраской, встречаются в письмах Тургенева к Виардо конца 60-х годов (см., например, письма от 6 февраля и 11 марта 1867 г.), посвященных очередным делам и новостям {Анализируя эти немецкие вставки во французских письмах Тургенева и обнаружив среди них единственный случай интимного обращения на "ты" ("Liebe, theuere! Gott sei mit dir und segne dich!"), A. Ярмолинский предположил, что они писались по-немецки с умыслом - сделать их затруднительными для понимания в семье; Луи Виардо, по его собственному признанию, немецкий язык знал плохо (Yarmolinsky A. Turgenev. The man - his art - and his age. London, 1926, p. 94).}.

   Такое неожиданное на первый взгляд переключение из одного языково-стилистического регистра в другой практиковалось Тургеневыми его письмах и в раннюю пору. Большое и важное прощальное письмо Тургенева к Т. А. Бакуниной (1842), перед их разрывом, в своей самой ответственной заключительной части написано по-немецки (Т. А. Бакунина писала ему письма по-немецки, по-французски и по-русски) {Голос минувшего, 1919, No 1-4, с. 201-205; Крестова Л. В. Т. А. Бакунина и Тургенев.- В сб.: Тургенев и его время / Под ред. Н. Л. Бродского. М.; Пг., 1923, с. 33.}. Иногда, ради экспрессивности, Тургенев еще более расширял многоязычие в своих письмах. Пытаясь по возможности усилить изъявление своей радости по поводу рождения у Виардо сына, Тургенев свое письмо из Зипцига от 12(24) июля 1857 г. начинает приветственными восклицаниями: "Hurrah! Ура! Lebe hoch! Vivat! Evviva! Zito!" - и заключает его рядом иноязычных междометий, цитат из гимнов и молитвенных возгласов: "Vivat! Hurrah! Allons enfants de la patrie! Alaf Koln! (Это радостное восклицание употребляется только в Кёльне; я нахожу ого очень славным). Allah! Il Allah Razul Mohammed Allah" {Ту же мусульманскую формулу заклятия см. в письме к Л. Пичу от 7 марта 1869 г. Она была широко известна и нередко употреблялась в литературе. Тургенев мог заимствовать ее из последнего письма Вольтера к Екатерине II (от 5 декабря 1777 г.).}.

   Писанные по-немецки дружеские письма Тургенева к Л. Пичу также нередко прерывают фразы на разных языках или забавные языковые каламбуры, шуточные этимологии и сближения языков: подобными шутками Тургенев уснащал также порою и письма к русским друзьям - Фету, Анненкову и др. {См. шутливые обращения в письмах к Л. Пичу - на испанский лад ("Pitchio de mi aima"), латинский ("Pitchissime carissime"), латинский "ботанический" (Pilchius grandiuorus), a также шуточный макаронический итальянско-русский призыв к Анненкову "Addio, caro Annenkovini, Non manjiar tutta teliatini". См. итальянскую приписку в письме к А. А. Бакунину от 9(21) апреля 1842 г., прерываемую русским вопросом, который Тургенев задает сам себе.}

   От весьма обильных, щедро рассыпанных по всем его произведениям разноязычных фраз и цитат Тургенев не мог отказаться и в своих письмах к соотечественникам, даже в тех случаях, когда они могли быть восприняты как преднамеренное щегольство, были излишними и сам он не мог быть уверенным, что они будут поняты адресатами (таковы, например, латинские цитаты, испанские или итальянские крылатые слова в письмах к граф. Е. Е. Ламберт). Здесь действовала сила привычки, речевые навыки, которые в письменной беседе проявляли себя столь же закономерно, как и в изустном разговоре. Тургенев удерживал в памяти огромное количество разноязычных фраз и цитат и пользовался ими при всех возможных случаях. Известно, впрочем, какие тонкие слуховые или смысловые эффекты Тургенев умел извлекать из столкновений разноязычных фраз в русском художественном тексте или при передаче исковерканной иностранной речи - русской в устах иностранца, иностранной в устах русского. Все произведения Тургенева изобилуют эпизодами, где собраны и анализируются тонкие фонетические или синтаксические наблюдения {О воспроизведении Тургеневым иноязычных речений в его произведениях и письмах см.: Mалаховский В. А. Тургенев - лингвист.- Русский язык в школе, 1941, No 1, с. 15; Алексеев М. П. "Фосс-паркэ" в текстах Тургенева.- Тургеневский сборник. Материалы к Полному собранию сочинений и писем И. С. Тургенева. Л.: Наука, 1967. Вып. 3, с. 185-187; см. также замечания об иностранной речи в языке персонажей его романов в книге: Центлин А. Г. Мастерство Тургенева-романиста. М., 1958, с. 328-335; однако в повестях и рассказах Тургенева находятся также не менее интересные и обильные примеры наблюдений языковедческого характера по поводу французского, немецкого, итальянского, даже румынского языков (см., например, "Вешние воды", "Историю лейтенанта Ергунова" и др.).}. Интересно, что Тургенев при этом:, как уже отмечал В. И. Чернышев, не только не отличался пристрастием к варваризмам, но даже "видимо избегал их" {Чернышев В. И. Русский язык в произведениях И. С. Тургенева,- Изв. АН СССР, Отд. общ. наук, 1936,