Тургенев Иван Сергеевич - Письма (1831-1849)

, опасаясь, по-видимому, что эти эпистолярные документы смогут возобновить старые литературные сплетни и пересуды, оживить полузабытую полемику, нанести ущерб установившимся литературным репутациям: все хорошо знали, что Тургенев близко стоял к виднейшим французским писателям своего времени, был широко посвящен в закулисную сторону тогдашней литературной жизни и достаточно откровенен в письменных беседах со своими приятелями. Некоторые французские критики, отзываясь о книге, изданной И. Д. Гальпериным-Каминским, полагали, что он преждевременно предавал гласности такие факты, события, эпизоды из истории литературной жизни, которые не стали еще достоянием истории и допускали нежелательные кривотолки. Другие, напротив, полагали - аналогия с мнением русских рецензентов "Первого собрания писем" Тургенева наблюдалась и здесь,- что известная часть его французских писем, обнародованных Гальпериным-Каминским, имеет малое значение по своему содержанию, что эти письма потеряли свою злободневность и не имеют большого интереса для читателей, недостаточно посвященных в суть тех житейских дел и отношений, о которых в письмах идет речь. "Меня упрекали за то, что я ничего не выбросил из этой корреспонденции, включая в нее даже записки в несколько строчек, с первого взгляда не имеющие значения,- вспоминает Гальперин-Каминский.- Меня, однако, наоборот, единственно заботит то, что на свой страх я пожертвовал некоторыми из этих записок. Помню письмо, полученное мною от одного очень известного русского писателя, где он умоляет меня ничего не пропускать. "Все драгоценно,- писал он,- все, что хоть сколько-нибудь ближе знакомит нас с этим великим человеком. В самом деле, одна строка, одно слово, не представляя непосредственного интереса, могут установить какой-нибудь факт, с точностью определить число. Даже самое количество писем, которыми обменялись между собою корреспонденты, свидетельствует уже о степени близости между лицами, их писавшими, таким образом, мы видим, например, что больше всего Тургенев писал Флоберу и Золя. Итак, следует принять во внимание не собственное значение такой-то записки или письма, а совокупность этих литературных документов".

   К этим безусловно справедливым замечаниям Гальперин-Каминский прибавил также соображения, высказанные бельгийским критиком его книги: "Между различными статьями, вызванными этой перепиской, я нашел в одной из брюссельских газет остроумные замечания по поводу писем Тургенева к Золя, из которых некоторые показались небезынтересными. Бельгийский журналист начинает с того, что эти письма, написанные на скорую руку, спросонья, беспорядочным слогом, с фамильярной простотой,- в сущности, но письма, а скорее записки, отличающиеся лаконизмом телеграмм". И все же он признает, что такие письма для нас драгоценны своими откровениями, пояснениями и даже поправками, которые они вносят,- ведь зависть особенно любит искажать великие имена. Уже из-за одного этого обнародование их законно, и суровые и высокомерные цензоры, говорящие о вредном любопытстве, здесь неуместны. И для автора, и для читателя одинаково важно, чтобы гений был освещен возможно ярче" {Северный вестник, 1898, No 3, с. 88.}.

   Несколько позже началась и также шла довольно интенсивно публикация его писем к различным корреспондентам в Германии, Англии и других странах.

   Тот же И. Д. Гальперин-Каминский сделал попытку разыскать письма Тургенева к его "немецким друзьям". Сам он считал, что "после многолетних поисков, неоднократных поездок в Берлин, Мюнхен, Висбаден, Страсбург и продолжительной переписки с германскими корреспондентами" ему "удалось собрать если не всю, то наиболее значительную и интересную часть писем, которую он писал им". Однако он ошибался; ему не только не удалось обнаружить наиболее интересные части этой переписки, но с этими письмами в Германии повторилась приблизительно та же история, что и во Франции. Публикация найденных им писем началась в "Revue Bleue" с февральской книжки 1909 г.; русские переводы тотчас же помещались в "Вестнике Европы" {Halperine-Kaminsky E. Lettres de Tourgueneff a ses amis de l'Allemagne.- Revue Bleue, 1909, 6 fevrier, p. 161-166; 13 fevrier, p. 194-202; 20 fevrier, p. 225-231; 27 levrier, p. 257-263; 6 mars, p. 294-298; Письма Тургенева к его немецким друзьям.- Вестник Европы, 1909, кн. 3, 4, 5, 6.}. В предисловии Гальперин-Каминский приводит длинный список лиц, с которыми Тургенев состоял в переписке, по свидетельству его старейшего немецкого приятеля Л. Пича; но указывает тут же, что попытки получить письма Тургенева к ним далеко не всегда увенчивались успехом {"Письма Тургенева сохранились только у Л. Пича, Ю. Шмидта, Роденберга, Фридлендера, Ауэрбаха и Цабеля, которые сами или их наследники <...> любезно предоставили в мое распоряжение. Единичное исключение составляет Рейнгольд Линдау, немецкий генеральный консул в Константинополе, отказавшийся мне сообщить имеющиеся у него письма Тургенева, ввиду "невозможности их обнародования"",- сообщает Гальперин-Каминский (Вестник Европы, 1909, кн. 3, с. 253). Нет никакого сомнения, что имеется в виду не Рейнгольд, а Рудольф Линдау (1829-1910), писатель и дипломат; в юности он жил во Франции и сотрудничал в "Revue des Deux Mondes" и в "Journal des Debats", много путешествовал, состоя при немецких посольствах в разных странах, в том числе и в Париже (1872-1878); в его беллетристических произведениях немецкая критика усматривает отчетливые следы воздействия на него Тургенева. Два письма к нему Тургенева впоследствии были опубликованы, см.: Iоnas G. Turgenevs Briefe an Paul und Rudolf Lindau (1874-1882).- I. S. Turgenev und Deutschland. Materialien und Untersuchungen. Berlin, 1965. Bd. I, S. 108- 145.}. "Казалось бы, что особенное значение должны были иметь письма, адресованные к знаменитым романистам,- Ауэрбаху, Гейзе, Шпильгагену и Фрейтагу", но результат обращения к тем лицам, во владении которых должны были находиться эти письма, был довольно незначительным. Сын Ауэрбаха нашел в бумагах отца только пять писем Тургенева, из которых годным для печати признано было одно, остальные же представляли собой незначительные записки. "Пауль Гейзе, который в начале 50-х годов посвятил восторженную статью ^Запискам охотника", помнит, что он одно время переписывался с русским собратом, но, по его мнению, самый факт исчезновения переписки говорит о ее незначительности, иначе она сохранилась бы у него". Тем не менее впоследствии отыскались и были опубликованы 11 писем Тургенева к П. Гейзе (1862-1882); все эти письма очень содержательны и имеют немаловажное значение для характеристики творчества обоих корреспондентов {Petzet Eriсh. Paul Heyse und Iwan Turgeniew. Westermann's Monatshefte, 1924, april, S. 185-195; Орловский С. <Шиль С. Н.> И. С. Тургенев в переписке с П. Гейзе.- Печать и революция, 1925, кн. 7, с. 96-111.}.

   Ф. Шпильгаген "сразу же заявил о маловажности тех немногочисленных записок, которые он в разное время получил от Тургенева и не счел нужным сохранять". Гальперин-Каминский приводит также письмо, полученное им от вдовы Г. Фрейтага: "Я с радостью сообщила бы Вам письма Тургенева к моему мужу. К несчастью, я ничего по нашла в бумагах его. Он, должно быть, уничтожил их, как уничтожил множество других писем. Между обоими покойными писателями существовали несомненно дружеские отношения, так как Тургенев посылал моему мужу свои сочинения с любезными надписями; с другой стороны, мне известно, какое искреннее уважение и симпатию мой муж питал к Тургеневу" {Вестник Европы, 1909, кн. 3, с. 254.}.

   Правда, это были лишь первые собирательские попытки, которые и здесь, как и везде, наталкивались порою на самые неожиданные препятствия и редко исключали необходимость дальнейших усилий. Позднее найдено было множество новых и очень важных писем Тургенева к его немецким корреспондентам в Германии, Австрии и других странах. Таковы, например, не только письма его к Т. Шторму, к австрийской писательнице Марии фон Эбнер-Эшенбах, М. Гартману, многим другим его критикам и переводчикам и даже к Л. Пичу (случайно отколовшиеся от той большой их коллекции, которую в 1923 г. издал отдельной книгой Альфред Дорен) {Storm Gertrud. Theodor Storm und J. Turgeneff. Vergilbte Blatter aus der grauen Stadt. Regensburg und Leipzig, 1922, S. 93-103; Turgeneff und Theodor Storm.- Ostdeutsche Monatshefte, 1923, Januar, No 10, S. 463-469; Geserick I. Maria von Ebner-Eschenbach und J. Turgenev.- Zeitschrift fur Slawistik, 1958, Bd. 3, H. 1, S. 43-64; Rammelmeyer A. Zwei Briefe I. S. Turgenews an Ludwig Pietsch.- Festschrift fur D. Cyzevskyi zum 60 Geb. Berlin, 1954, S. 250-256, и др.}.

   Позже других начали появляться в печати письма Тургенева к английским и американским корреспондентам, круг которых также оказался довольно широким (В. Рольстон, С. Джерролд, Г. Э. Чайлд, Дж. Элиот, Дж. Льюис, Т. Карлейль, Э. Госсе и многие другие). Хуже других нам известны письма Тургенева к писателям Испании и Италии, но некоторые из них еще могут быть обнаружены. Так, например, видный испанский романист Перес Гальдос говорил И. Я. Павловскому в Мадриде, вскоре после смерти Тургенева: "Я знаю все его сочинения и люблю как друга, хотя лично никогда не знал. Он писал мне два раза, и я храню его письма как святыню" {Яковлев И. (Павловский И. Я.> Очерки современной (Испании, 1884-1885. СПб., 1889, с. 172.}. Письмо Тургенева к итальянскому критику Д. Чамполи (от 10 апреля 1881 г.) известно лишь в отрывке, напечатанном еще при жизни Тургенева {В газете "Fanfulla delia Domenica", 1881, No 18, 1 Maggio, p. 1-2 (перепечатано в кн.: Giampoli D. Studi letterari, Catania, 1891) Чамполи писал, что, когда он обратился к Тургеневу с просьбой сообщить о себе биографические сведения, русский писатель ответил ему письмом, в котором была такая фраза: "Ma vie n'offre rien de saillant et ne saurait interesser les lecteurs etrangers". Эти слова Тургенева воспроизведены были и в русской печати и впоследствии неоднократно цитировались (см.: Рускин Л. Иностранная летопись.- Новости и биржевая газета, 1883, No 164, 14(25) сентября; Мандельштам И. Несколько слов об И. С. Тургеневе,- В кн.: Жемчужины Тургеневской поэзии и прозы. СПб., 1883, с. XXII).}.

   К началу XX в. в русской и заграничной печати появились уже многие сотни писем Тургенева. Но пользование ими было крайне затруднено, так как они рассеяны были в самых разнообразных книгах, альманахах, сборниках и газетах, далеко не всегда находимых даже во всех крупных библиотеках. Так как за "Первым собранием" писем Тургенева 1884 г. "второго" не последовало, а раздробление его эпистолярного наследия продолжалось, то уже в то время возникала мысль об объединении всех писем Тургенева, уже изданных, но распыленных и затерявшихся, в каком-нибудь одном сводном издании. В 1901 г. "Литературный вестник" так определял эту задачу: "Обширная переписка Тургенева далеко не вполне известна русской читающей публике, в особенности потому, что целый ряд писем появился в разных сборниках и мало распространенных провинциальных изданиях. Желательно поэтому, чтобы в новое издание писем знаменитого романиста вошло все, что когда-либо было опубликовано в печати" {Литературный вестник. 1901, т. I, кн. 1, с. 23.}. Этот призыв, однако, остался без ответа и еще долгое время не мог найти исполнителей, в частности потому, что новые находки следовали одна за другой с не меньшей быстротой, чем в предшествующие десятилетия. Задача объединения всех этих публикаций в одном сборнике или даже в целой серии их становилась все более сложной и трудной для осуществления. С другой стороны, менялись уже и самые принципы публикации писем, исключавшие возможность механической перепечатки ранее изданных, так как несоответствие их подлинникам становилось все более очевидным. Разноречивые толки, сопровождавшие выход в свет "Первого собрания", теперь были уже невозможны, поскольку письма воспринимались в эти годы, прежде всего, как документы литературного прошлого; правда, отдельные серии писем Тургенева, появлявшиеся в первой четверти нашего столетия, не раз составляли довольно крупные события литературной и научной жизни, по сомнения, какие они возбуждали, и споры вокруг них уже мало походили на те, которые были отражены в русской печати середины 80-х годов.

   Опубликованный в 1900 г. законопроект об авторском праве на литературные, музыкальные и художественные произведения включал в себя, между прочим, особую статью (¿ 13), Но которой предполагалось запретить издание писем писателя "в течение 50 лет после смерти последнего из корреспондентов", если на то не будет дано согласие его наследниками. В печати началось широкое обсуждение как этого законопроекта в целом, так и в особенности этой его статьи. Русское библиологическое общество посвятило особое заседание обсуждению законопроекта и опубликовало следующий результат прений, возникших по этому поводу: "Если бы такая статья введена была в закон ранее, то мы до сего времени не имели бы писем И. С. Тургенева, А. К. Толстого, Н. В. Гоголя и многих других писателей и таким образом лишены были возможности, в течение очень долгого времени, составить себе правильное понятие о виднейших представителях нашей литературы. С другой стороны, мы видим, что издание писем А. С. Пушкина, И. С. Тургенева и других, состоявшееся вскоре после смерти означенных писателей, не имело никаких печальных последствий ни для доброго имени самих писателей, ни для их корреспондентов". Допуская, однако, возможность таких случаев, когда "опубликование писем в целом их виде, особенно писем, заключающих в себе некоторые интимные подробности, могло бы быть нежелательно для наследников корреспондентов", Русское библиологическое общество полагало, что наследникам следует предоставить известные нрава, но, "во-первых, в течение не более 25 лет со дня смерти последнего из двух корреспондентов, и во-вторых, с тем, чтобы наследникам предоставлено было право не разрешать или запрещать издание всех писем вообще, их право цензуры, в силу которого они могли бы не допускать к печати отдельные письма или же отдельные места в том или ином письмо, как поступила, например, в последнее время г-жа Виардо Гарсия при опубликовании писем к ней И. С. Тургенева" {"Известия о деятельности Русского библиологического общества в 1901 году" (в приложении к "Литературному вестнику", 1901, т. I, кн. 3, с особой пагинацией), с. 41.}.

   В этом любопытном документе невольно обращают на себя внимание неоднократные ссылки на письма Тургенева и на историю их опубликования как на примеры типические в своем роде, в особенности допускающие обобщения принципиального характера. В самом деле, именно переписка Тургенева; может быть в большей степени, чем переписка других русских писателей, давала особые основания для постановки общих проблем литературно-общественного и юридического характера - о правах наследников на распоряжение ею, о желательных принципах издания писем, об ответственности тех или иных лиц за вносимые в них изменения или неприкосновенность публикуемого текста и т. д. Именно переписка Тургенева, в том виде как она публиковалась в русской печати, наряду с общими вопросами правового и этического порядка, возбуждала также многие специфические вопросы, не возникавшие при обнародовании писем других русских писателей. Огромное количество писем Тургенева осталось за рубежом, и они постепенно появлялись в заграничных изданиях. Простая перепечатка этих писем в русских переводах создавала уже некоторые юридические затруднения (с точки зрения правил действовавших в то время литературных конвенций), но имела также и чисто литературный аспект: большинство переводов писем Тургенева, печатавшихся в русских журналах и газетах, выполнено было не только ремесленно, но и неряшливо, порою с грубыми искажениями, бессмыслицами, опечатками; поэтому они лишь в силу крайней необходимости могли быть привлекаемы биографами Тургенева к истолкованию его личности и творческой деятельности. С другой стороны, иностранные письма Тургенева для своего понимания требовали особых пояснений и справок, которых ни переводчики этих писем, ни зачастую даже исследователи Тургенева не могли сообщить своим читателям либо из-за недостаточной разработанности его биографии зарубежного периода, либо по неосведомленности в обстоятельствах и подробностях литературной жизни Западной Европы в третьей четверти XIX столетия. Все это приводило к тому, что многие тексты зарубежных писем Тургенева, в том виде, в каком они обращались среди русских читателей, не могли служить надежным источником для изучения Тургенева, хотя и представляли собой первоклассный для этой цели материал.

   Не менее печально обстояло дело с текстами русских писем Тургенева: не говоря уже о тех, которые были опубликованы в XIX в., письма, печатавшиеся позже, воспроизводились плохо: с искажениями собственных имен, пропусками, путаницей в датах (чему немало способствовала разница в календарях - русском и западноевропейском, приводившая к нередким ошибкам и Самого Тургенева), с небрежным, неточным, ошибочным чтением самого текста и т. д. В силу этого и русские письма Тургенева были плохо и недостаточно восприняты его исследователями, которые хотя и привлекали их в качестве материалов для своих монографий, статей и очерков о Тургеневе, но ошибались в определении их действительного значения и но в состоянии были пользоваться ими критически и с надлежащей полнотой. Вся русская критическая литература о Тургеневе первой четверти XX столетия полна и ошибочных чтений тургеневских писем, и столь же ошибочных их истолкований. Однако именно в эти десятилетия появлялись уже хорошо исполненные отдельные издания больших серий его писем к отдельным адресатам, например к Л. Н. и Л. Я. Стечькиным (1903), к М. М. Стасюлевичу (1912), к гр. Е. Е. Ламберт (1915), к М. Г. Савиной (1918), к Л. Пичу (1924), к Л. Н. Толстому и Ф. М. Достоевскому (1928), к В. П. Боткину (1930) и др., не говоря уже о многочисленных более мелких публикациях в периодических изданиях. Однако появлявшиеся в этот период опыты оценки писем Тургенева, как особого отдела в его литературном наследии или как специфического источника для понимания его личности, отличались крайней субъективностью или тенденциозностью и в истории изучения Тургенева значения не имели {В. Б<рюсов> в заметке "О письмах Тургенева" утверждал, например, что "письма Тургенева гораздо менее замечательны, чем письма других наших выдающихся писателей - Пушкина, Гоголя, Хомякова, Достоевского". В письмах Тургенева, по его мнению, "слишком много условного, слишком много французских вежливостей. Автор боится обидеть того, кому пишет, перед всеми как-то заискивает, ни о чем не говорит серьезно" (Русский архив, 1902, кн. 1, No 2, с. 367-368). Крайне тенденциозна статья Б. Садовского "И. С. Тургенев. Опыт историко-психологической характеристики" (Русский архив, 1909, кн. 1, No 4, с. 601-629; перепечатана в его книге: Ледоход. Статьи и заметки. Пг., 1916, с. 31-56), основанная на подборе цитат из писем Тургенева и воспоминаний о нем современников; пользуясь письмами для своей "психологической характеристики", автор тем не менее отрицает их значение, говоря, например, что даже письма Тургенева к П. Виардо "дают очень мало для биографии знаменитого писателя" (с. 625). Статья Б. Садовского получила единодушное осуждение. К. К. Истомин (""Старая манера" Тургенева", с. 60) справедливо заметил, что, "следуя методу автора, можно очернить любого писателя". На случайных данных основана и столь же тенденциозная статья о письмах Тургенева Д. В. Философова "Суд современников" (в его книге: Старое и новое. Сборник статей по вопросам искусства и литературы, М., 1912, с. 204-217).}.

   Еще в конце XIX в.- по-видимому, не без влияния описанной выше дискуссии по поводу "Первого собрания" писем Тургенева - к письмам Тургенева как к биографическим документам установилось настороженное и недоверчивое отношение. А. Андреева полагала, например, что по этим письмам невозможно представить себе психическое состояние Тургенева даже в те моменты, когда письма были написаны, а еще труднее воссоздать эволюцию его душевной настроенности в какой-либо определенный период; по ее мнению, у Тургенева "часто, как вообще у людей подвижных и впечатлительных, тон интимной переписки отражает только случайные, приходящие ощущения, которые исчезают в общей сложности преобладающего образа мыслей, особенно если письмо адресуется лицам, знакомым с этим образом мыслей. Кроме того, многие склонны из своей жизни отмечать в письмах только то, что вызывает их недовольство, сбывать с души, тяжелые, неприятные впечатления, между тем как все бодрые, жизнерадостные ощущения употребляются ими на энергическую и плодотворную работу. Это видим и у Тургенева: тут он констатирует охлаждение к литературе, отвращение к перу, неспособность к работе, а рядом читаем: "кое-что задумал", "кончил рассказ" и т. д." {Андреева А. И. С. Тургенев в кругу французских литераторов.- Почин. Сборник Общества любителей российской словесности на 1896 год. М., 1896, с. 555.}.

   Однако полтора-два десятилетия спустя, после того как были опубликованы многие десятки и сотни новых писем Тургенева, отношение к ним как к рукописным документам, зафиксировавшим жизненные факты или душевные настроения, резко изменилось. В это время его письмам придавалось уже самодовлеющее и, может быть, даже слишком преувеличенное значение. "Письма писателя,- утверждала, например, исследовательница Тургенева Т. Ганжулевич в 1915 г.,- это единственная область, которая дает возможность разглядеть духовный мир писателя-художника, уловить скрытые и для него, двигающие к творчеству нервы его духовного я" {Ганжулевич Т. Интимное в жизни художника.- Наша старина, 1915, декабрь, с. 1168.}. Характеризуя цикл писем Тургенева к гр. Ламберт, их издатель Г. П. Георгиевский также писал, что "их первое и самое главное значение, конечно, биографическое"; "мало того, в них изложены сокровенные переживания души Тургенева и его творческого гения, и тоже им самим изложены, и значит, не подлежат ни сомнению, ни оспариванию, ни перетолкованию. Поэтому биографическое значение писем Тургенева тесно примыкает к значению их для истории творческих замыслов и для истории его сочинений" {Георгиевский. Г. П. И. С. Тургенев в переписке с графиней Е. Е. Ламберт.- Голос минувшего, 1914, No 10, с. 192-193. См. также статью Г. П. Георгиевского в кн.: Письма И. С. Тургенева к графине Е. Е. Ламберт. М., 1915.}.

   Для той поры, может быть, наиболее справедливую характеристику писем Тургенева как источника для понимания его личности дал А. Ф. Кони - один из немногих оставшихся тогда в живых современников Тургенева, несколько раз встречавшийся с ним, хорошо знавший близких его друзей и долго и пристально его изучавший. В своей речи памяти Тургенева, произнесенной на собрании Академии наук (в марте 1909 г.), А. Ф. Кони говорил: "Драгоценный материал для суждения о Тургеневе дают его письма. В них не только сказывается великий русский писатель со своими печалями и страданиями, с отношением к родине, к жизни и смерти, к искусству и творчеству и, наконец, к самому себе и друзьям, но и блестит его юмор, и тихо светится задушевная грусть... В них Тургенев, говоря о том или другом, незаметно для себя свидетельствует о самом себе" {Кони А. Ф. На жизненном пути. СПб., 1913. Т. II, с. 411. (Ранее напечатано в "Известиях отделения русского языка и словесности Академии наук", 1909, кн. IV, с. 1-39).}.

   Одним из инициаторов систематической и планомерной подготовки к изданию полного собрания писем Тургенева выступил, еще за несколько лет до Октябрьской революции, Н. К. Пиксанов. В 1913 г., в письме в редакцию немецкого исторического журнала, Н. К. Пиксанов сообщил об основании под его руководством "Тургеневского кружка" при Высших, женских курсах в Петербурге и от имени этого кружка обратился к немецкой общественности с призывом разыскивать новые документальные материалы к истории жизни и творчества И. С. Тургенева, в частности - его еще не опубликованные письма {Zeitschrift fur Osleuropaische Geschichte, 1913, Bd. III, S. 156.}. В предисловии к вышедшему два года спустя под его редакцией "Тургеневскому сборнику" Н. К. Пиксанов писал: "Составляет настоятельную задачу библиографически зарегистрировать всю массу уже напечатанных писем Тургенева. Но еще более необходимо разыскивать и опубликовывать письма неизданные". Составление полного перечня опубликованных в печати писем Тургенева взяла на себя Н. Г. Богданова, под руководством Н. К. Пиксанова. Эта работа была доведена до 1916 г., но, к сожалению, не увидела света {Тургеневский сборник / Под ред. H. К. Пиксанова, с. X, XIV. Рукопись указателя, составленного Н. Г. Богдановой, с дополнениями Н. К. Пиксанова, в двух экземплярах, сохранилась в Государственной Публичной библиотеке им. M. E. Салтыкова-Щедрина и в Институте русской литературы (Пушкинском Доме) Академии паук СССР. Позднее группа учеников А. Г. Фомина - О. Збарж, Г. Масловская и А. Пепсин - составила продолжение одного указателя писем Тургенева, доведя его до 1934 г., как раздел работы "Материалы для библиографии И. С. Тургенева за 1917-1934 гг."; рукопись этой работы хранится также в Пушкинском Доме.}.

   После широко отмеченного в нашей стране в 1918 г. 100-летия со дня рождения И. С. Тургенева родилось первое намерение издать полное собрание его писем. "Научное издание переписки Тургенева" признано было в то время, по словам Н. Л. Бродского, "важной очередной задачей". "Только имея проверенный текст, восстановленный по рукописям и по печатным изданиям, можно изучать манеру письма, стиль, войти в лабораторию творчества Тургенева, только сведение воедино обширнейшего эпистолярного материала Тургенева, рассеянного по журналам, газетам, сборникам и хранящегося в разных архивах, развернет перед исследователями личность Тургенева с его многообразными интересами",- писал Н. Л. Бродский, рекомендуя приступить к "организованным и планомерным" розыскам материалов и к их критическому изданию {Бродский Н. Л. Юбилейная литература о Тургеневе.- Научные известия, 1919, No 2, с. 220-221.}.

   Эту задачу взяло на себя "Тургеневское общество", основанное в мае 1919 г. В изданном под редакцией председателя общества А. Ф. Кони "Тургеневском сборнике" сообщалось: "Общество приступило к подготовке к изданию полного собрания его <Тургенева) писем. Избранная с этой целью комиссия, под председательством Б. Л. Модзалевсксго, деятельно работает над собиранием и подготовкой их к печати <...> Издание всего огромного количества писем (около 4000) потребует большой и очень продолжительной работы и займет, по приблизительному подсчету, 8 томов" {Тургеневский сборник / Под ред. А. Ф. Кони. Пб., 1921, с. 10-11.}. Работа начата была довольно интенсивно, но завершить ее не удалось.

   В 1935 г. работа над изданием собрания писем Тургенева возобновилась в Институте русской литературы (Пушкинском Доме) Академии наук СССР под руководством М. К. Клемана, И. Л. Маяковского и Ю. Г. Оксмана. К печати подготовлены были два первых тома. Тексты первого тома, отредактированные М. К. Клеманом, сохранились в машинописных копиях в Рукописном отделе Пушкинского Дома.

   В разное время, независимо от полного издания, предпринимались и попытки частичной публикации писем Тургенева в сборниках хрестоматийного типа или в виде "Избранных писем", входивших в состав собраний сочинений писателя. Составитель из таких изданий Н. Л. Бродский, представляя читателю в 1924 г, выборку из 229 писем Тургенева, писал: "Будем надеяться, что настоящее небольшое собрание писем творца "Отцов и детей" побудит наших тургеневистов дать русскому читателю полное собрание переписки Тургенева,- только имея его в руках, можно ощущать твердую почву при комментировании (Тургенева) <...> сказавшего; моя биография в моих сочинениях" и давшего в письмах ценнейший материал для истории литературного и общественного развития в России" {И. С. Тургенев в воспоминаниях современников и его письмах. Ч. 2. Письма И. С. Тургенева / Под ред. и с прим. Н. Бродского (серия "Историко-литературная библиотека", вып. 7). М., 1924, с. 3.}. Н. Л. Бродский, издавая "Избранные письма" Тургенева в 1949 г. (429 писем; значительная часть из них дана в отрывках и извлечениях), выражал надежду, что в недалеком будущем "встанет вопрос о подготовке академического полного собрания сочинений Тургенева вместе с его перепиской" {Тургенев И. С. Собр. соч. М., 1949, Т. XI, с. 386.}.

   Эта работа была начата в 1955 году, когда Институт русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР приступил к подготовке издания Полного собрания сочинений и писем Тургенева в 28-ми томах. Издание было осуществлено в 1960-1968 годах. Эпистолярное наследие писателя составило в нем 13 томов, из которых два последних вышли в свет каждый в двух книгах. В редакционном предисловии к 1-му тому Писем было сказано: "Настоящее издание писем И. С. Тургенева представляет собою собрание всех доныне известных его писем, опубликованных и неопубликованных, сохранившихся в подлинниках (где бы они ни находились) или только в печатных текстах". Этому принципу неизменно следовали на всем протяжении издания его редколлегия и весь коллектив его участников.

   Успеху издания немало способствовала постоянная помощь, которую Пушкинский Дом получал со стороны многих научных учреждений и отдельных лиц как в Советском Союзе, так и за его пределами. Интересующийся читатель найдет названия этих учреждений и имена лиц, всемерно содействовавших полноте издания, в соответствующих его томах. Но и здесь хочется особо отметить участие в нем славистов Франции, ГДР, Англии.

   И тем не менее, но все, что должно было войти в это издание тургеневского эпистолярия, в него вошло, не все, что было напечатано в нем, печаталось по тем авторитетнейшим источникам, какими являются подлинники тургеневских писем. Так, за неимением этих подлинников, хранящихся в частных собраниях, часть писем Тургенева к Полине Виардо печаталась по их первым, не всегда полным и не свободным от ошибочных прочтений подлинного текста публикациям, подчас переводным. Многие десятки писем писателя вообще Остались за пределами издания, так как их владельцы не пожелали тогда опубликовать их. Значительное количество писем Тургенева выявлено уже в последнее десятилетие.

   Однако не эти отдельные неудачи, неизменно сопутствующие любому большому делу, определили значение первого полного собрания писем Тургенева. 6264 письма писателя было напечатано в нем, и из них 1638 писем были опубликованы здесь впервые. Впервые столь полно собранные воедино, письма Тургенева вызвали широкий общественный резонанс, привлекли внимание к ним читателей всего мира. Этому обстоятельству мы и обязаны в первую очередь теми новыми находками, о которых уже отчасти сказано выше. Публикации новонайденных писем Тургенева в последнее десятилетие стали частыми явлениями в нашей и зарубежной печати.

   Письма Тургенева к Полине Виардо и членам ее семьи, несколько лет назад предоставленные для публикации ее наследниками, вышли в свет во Франции {Tourguenev Ivan. Nouvelle correspondance inedite. Textes rec, annot. et precedes d'une introd. par Alexandre Zviguilsky. Paris, 1971 (t. 1), 1972 (t. 2); Lettres inedites de Tourguenev a Pauline Viardot et a sa famille. Publ. et annot. par Henri Granjard et Alexandre Zviguilsky avec la collab. de Dusa Perovic. Introd. de Henri Granjard. Lausanne, 1972; Quelques lettres d'Ivan Tourguenev a Pauline Viardot. Textes etablis, introd. er annot. par Henri Granjard. Paris - La Haye, 1974.} и в настоящем издании смогут стать достоянием широкого советского и зарубежного читателя. Войдут в него и десятки других писем Тургенева, неизвестных в пору осуществления первого издания и опубликованных уже после его завершения {См., в частности: Потапова З. Неизвестные письма И. С. Тургенева итальянским литераторам.- Вопросы литературы, 1968, No 11, с. 84-95; Montreynaud Florence. Les dernieres annees de Turgenev en France. Dix-neuf lettres de Turgenev a des amis francais.- Cahiers du monde russe et sovietique, 1972, vol. 13, p. 40-56; Waddington P. 1) An unpublished letter of Turgenev to Pauline Viardot.- Slavonic and East European Rev., 1970, Apr., p. 272-275; 2) Two unpublished letters from Turgenev to the Buloz family.- Ibid., 1973, July, p. 439-444; 3) Some unpublished letters by Turgenev.- New Zeeland Slavonic J., 1975, No 1, p. 51-76; 4) Some letters from A. I., I. S. and N. I. Turgeney to Richard Monkton Milnea (Lord Houghton).- Ibid., 1975, No 2, p. 61-83.}. Будут и новонайденные письма, которые впервые увидят свет на страницах начинающегося издания, и письма, которые еще не открыты или известны пока только их владельцам и узкому кругу близких к ним лиц.

   Письма Тургенева - этого несомненного мастера эпистолярного жанра,- представленные в настоящем издании в значительно более полном объеме, чем это было в предшествующем,- раскроют нам новые аспекты в его творчестве, подчеркнут лишний раз органическую связь его писем с произведениями, засвидетельствуют многообразие интересов, широту горизонтов, изобилие связей великого художника слова с людьми разных поколений, разных социальных слоев, разных профессий - не только России его времени, но и других стран мира.

  

  

  

   Милый дядя!

   Извини меня, если я не мог тебе написать во вторник письма: зато я нынче напишу тебе предлинное письмо.

   Я буду тебе писать его вроде журнала с воскресения. Начинаю.

   Воскресенье, 22-го марта. Я в этот день встал в седьмом часу; оделся и пошел в церковь. После обедни мы отправились в наемном возке на Воробьевы горы; выехавши из заставы, мы попросились идти пешком по дороге; нам позволили; только что я вышел и прошел немного, как по обыкновенной мне неловкости я посклизнулся и бух в грязь: замарал шубу, штаны и разорвал их! Что делать! Встал да пошел. Как мы пришли к Анне Ивановной, то меня провели в кабинет, сняли штаны, и пока я дожидался, что их зашьют, сидел я один около двух часов в шлафроке. Один! Хорошо, если б меня посадили где-нибудь наверху: а то я был только отделен перегородкою, не запертою от комнате, где завтракали! Досада и скука! Я там должен был завтракать, а из нечего делать взял я какую-то книгу, которая там лежала. Какая ты думаешь? Немецкий молитвенник; я его принялся читать, как мне принесли штаны; я вышел, и мы скоро уехали домой, где не обедали, по милости повара. После времени обеда поехали мы с г-ном Лабановым к Гагариным; танцевали там кадрилы французские, старую и новую, галлопад, мазурку и экосес. Мне не так хотелось танцевать; так посуди же, как мне было досадно, что какая-то косая, уродливая и притом очень злая дама {В подлиннике ошибочно: дама дама} вдруг закричала во всё горло: "Bravo, Mr Tourgteneff, bravo!". Я тебе говорю, что она была зла, потому что она про свою маленькую сестру при всех всё говорила: что она неловка, неумна, дурно воспитана etc; и то так злобно, что я невольно сказал про себя, на нее смотря, как Пушкин говорит: "Змея, змея!"¹.

   Однако ж кончим эту материю: она, наверно, тебе не нравится. Мы от Гагариных поехали к г-же Яковлевой. Мамаша была уже там; нас там спрашивали о здоровье, о папаше и пр. Наконец мы уехали домой, и я спешил лечь спать.

   Понедельник, 23-го марта. Я проснулся рано и спешил вниз и начал готовить уроки г-ну Фалантину. Ты, верно, еще не знаешь, что Платон Николаевич хочет переменить его и на его место взять Грегориуса какого-то. Да не пиши Платону Николаевичу об этом: ведь это тайна. Вдруг бьет восемь часов и г-н Фалантин входит, садится, поправляет переводы: "Haben sie das Buch, aus welchem sie ubersetzt haben",- сказал он. Я иду в библиотеку, гляжу - нету! "Искал, искал да наконец устал",- говорит Крылов²; так случилось и со мною. Говорю: нету: и за то учитель четкими буквами пишет роковые слова: "Не был доволен". Что же вышло: Никанор изволил утром взять {Далее зачеркнуто: ее} книгу без спроса; Платон Николаевич меня простил. После того был наш самый строгий учитель Дмитрий Никитич; мы ему говорили историю, грамматику и стихи. Вот что он мне записал:

   Грамматики = очень хорошо.

   Стихи = весьма хороши.

   История = хороша; но прибавление не выучено.

   N.B. За прибавление я благодарен Дмитрию Никитичу: я совсем позабыл, что надо их {Так в подлиннике.} выучить; он за меня просил, и меня простили.

   После обеда был г-н Гардорф, выслушал мой урок и задал мне вперед. Тут я пошел на двор, бегал, потерял калошу: но ее нашли; так прошел понедельник.

   Вторник, 24-го марта. Всё шло надлежащим порядком; я приготовил г-ну Дубле сочинение "L'Ambition"; мне поставили "хорошо"; после того был Платон Николаевич и дал геометрический урок; я знал хорошо. После обеда был г-н Щюровский. В этот день мы не получили, однако ж, письма. На этот раз прощай.

   Середа, 25-го марта. В этот день был праздник: Благовещение; мы пошли в церковь, потом начали бегать по двору: испачкались все грязью и пришли домой; разделись и после обеда мы поехали к г-же Яковлевой: там играли в жмурки и видели Левушку Яковлева. Нам было очень весело, и мы поздно приехали домой. Невольно я подумал о Голове в "Руслане", как она говорит ему: "Я спать хочу: теперь уж ночь, прощай!"³ etc.

   Четверг, 26-го марта. Нынче был г-н Валентин у нас, и я знал хорошо: после Платон Николаевич... Да вот одна задача; попробуй реши ее.

   Один фонтан наполняет пруд в 12 дней; второй в 9; во сколько времени, если пустить обоих, наполнят они пруд?

   Вечером был г-н Лабанов, а в 8-м часов сижу уж я за столом классным, на моем месте, и окончиваю письмо; на учительском сидит Николенька, ест шепталу и читает альманах; против меня Никанор читает "Телеграф"; против Николеньки сидит г-н Мейер и читает так {Далее зачеркнуто: же} "Мифологию"; мамаша сидит за своим столом {В подлиннике: за своем столе}, учит немецкие слова.

   Теперь кончился мой журнал; прибавлю еще словца два.

   Я слышал, что ты писал, что едешь в милицию⁴. Дядя, я тебя не пущу: если поедешь, так обниму тебя, и тогда поезжай со мною или останься. Да ты шутишь, я тебя знаю.

   Вот еще новость: мамаша получила от папаши для тебя прекрасную фуфайку шерстяную, а мамаша премиленькую чашку. Да уж мне пора догадаться, что я болтаю уже чресчур и так. Прощай!

   P. S. В будущем письме скажи мне о Скобе.

   Да, кстати, г-н Мейер просил меня изъявить тебе свое почтенье.

   Мамаша будет тебе писать завтра.

  

  

   Милый дядя!

   Опять за перо, опять писать к тебе, милый, милый дядя; но я продолжу журнал снова.

   Прошлый мой журнал кончается в четверг: теперь я начинаю с пятницы.

   Пятница, 27-го марта. Утомленный вчерашними уроками, проспал я назначенное время, вскочил, гляжу на часы, 1/2 седьмого. Скорее одеваюсь, спешу; но слова "Vous n'aurez aujourd'hui pas de the" г-на Мейера разрушили мою надежду. Однако ж он нас простил. Г-н Дубле был у нас; я для него приготовил сочинение "La Memoire", за которую он мне поставил "хорошо". В риторике он меня спрашивал речь Мирабо, очень красноречивую. Например, говоря о своих врагах, которые старались его свергнуть с {Далее зачеркнуто: своей} его высоты, он восклицает: "Que m'importe! ces coups de bas en haut ne m'arreteront pas dans ma carriere!..". Это место превосходно¹. После {Далее зачеркнуто: обеда} Дубле был г-н Вивиенн; я нарисовал для него руку, держащую виноград.

   После обеда был г-н Дубенский; вместо чтоб тебе описывать класс, я тебе скажу одним словом, что он мне поставил всё "отлично".

   Вечером приехали к нам гости, именно: г-н Веревкин, г-жа Обрезкова, г-жа Шишкина. Но однако ж уж поздно: пора спать.

   Суббота, 28-го марта. Встав довольно рано, начал я готовиться г-ну Щюровскому об синтаксисе. Класс шел порядком, после мы поговорили о медицине, и он уехал; после него был Платон Николаевич, вечером не было никого.

   Воскресенье, 29-го марта. Я проспал время, потому что думал: нечего делать. Пошли к обедне. Оттуда мы {Далее зачеркнуто: пошли в} были у бабушки Бибиковой. Бывши дома, пообедали и {Далее зачеркнуто: пошли гулять} гуляли по Тверскому бульварю. Уже дня четыре как совсем не видно ни саней, ни снегу. Москва-река понемногу сходит. В этот раз погода была прекрасна. Но как Николенька уморился, то мы воротились. Я начал читать "Телескоп", журнал, которого взял от студента Никанор и нам дал. Я сличил его с "Телеграфом". Смешно видеть, как один хвалит то, что другой порицает. Вот пример:

  

  

   "Телеграф". "Телескоп".

   Принужденно, вяло, сухо. Чисто, сильно, без принуждения².

  

  

   "Телеграф". "Телескоп".

   Виден талант большой. Очень худо³.

  

   Посуди, кому верить?

   Понедельник, 30-го марта. Утром был г-н Фалантин (в последний раз)... хм... хм... Я перевел для него "Рыцарский поединок"⁴, сделал сочинение, выучил стихи, всё - "очень хорошо". После был Дмитрий Никитич. Я ему говорил:

   1-е. Стихи. Мне понравилось в моем уроке, в описании Кавказа, стихи:

  

   Утесов мшистые громады,

   Текущи с ревом водопады

   Во мрак пучин с гранитных скал,

   Леса, которых сна от века

   Ни стук секир, ни человека

   Веселый глас не возмущал, etc.

  

   И еще:

  

   ............Елени,

   Орла послышав грозный крик,

   Стеснясь в толпу, шумят ветвями,

   И козы легкими ногами

   Перебегают по скалам!⁵

  

   2-е. История. О франках.

   3-е. Грамматика. О причастиях.

   За всё поставили "очень хорошо". После обеда был г-н Гардорф. Мы после купили птичек премиленьких, которых имен я однако ж позабыл.

   Журнал мой кончен: еще немного тебе написать и довольно.

   1-е. Не позабудь, пожалуста, сделать ящичек, как я тебя просил.

   2-е. Напиши мне о Скобе, есть ли от него {Было: есть ли у него} хорошие жеребята.

   3-е. Когда приедешь, не позабудь привести верховых лошадей.

   4-е. Ответь мне на это письмо: я твое буду хранить как мой талисман.

   Скоро ли я перестану тебя целовать заочно: так мне хочется тебя самого крепко, крепко поцеловать.

  

   P. S. Я совсем позабыл написать о Грегориусе, наследнике престола Фалантинова, он был у нас ныне и расспрашивал меня о немецком языке. Николенька тебе не будет писать нынче.

  

  

   Милый дядя!

   М_о_й ж_у_р_н_а_л:

   Вторник, 31-го марта. Утром приехал к нам г-н Дубле; композиция моя была "L'Homme vain" и окончание Мирабо речи; оно еще лучше начала. Читая сию речь, я восхищался до такой степени, что нельзя выразить. После был г-н Платон Николаевич. Из алгебры мы делали задачи, о-1 сиь любопытные. Пообедавши, был г-н Щюровский. Мы говорили после класса, как ты думаешь, о чем: о философии!.. еще более... мы углублялись в глубочайшую премудрость и пр. и пр.